Сегодня и — завтра - [7]

— Нет, — призналась Рут. — Нет, думаю, что не стану.

— Конечно, — сказал Уотерфорд, — вы были бы редким экземпляром, если бы возражали.

Во второй половине дня, слегка одуревшая от выпитого за обедом вина, Рут поехала на метро к своей подруге, жившей в Бэронз-Корт. Моника Даррел училась вместе с Рут в колледже, но по окончании довольно скоро забросила преподавание и пошла на сцену. Проработав год в провинциальном театре с широким репертуаром, она получила довольно хорошую роль в телевизионном многосерийном фильме и теперь сочетала участие в нем с игрой в одной заново поставленной пьесе, которая уже давно с большим успехом шла в Вест-Энде.

— Написала бы что-нибудь симпатичное для меня, — сказала Моника. — Эта пьеса, в которой я играю, жуткое старье, но публика ее любит, и, похоже, она будет идти всю жизнь. В самом деле, почему бы тебе не написать какую-нибудь потрясную пьесу для телевидения, а затем потребовать, чтобы мне дали главную роль?

— Надо будет об этом подумать, — сказала Рут.

— Жить-то ведь чем-то нужно. Правда, кому-кому, а не мне ворчать, когда столько таких, как я, сидит без работы. Но хватит об этом: я ужасно рада видеть тебя, Рут, и до чего же приятно, что все так здорово получается с твоим романом. Ну и хитра же ты: звука не проронила.

Рут повторила то, что говорила всем остальным. Она отнюдь не против того, чтобы Моника прочла роман. Ведь как раз для таких, как она, роман и написан, и Рут надеется, что именно они-то ее и поймут.

— Когда же он выходит?

— Хотят включить его в выпуск на осень. Значит, он выйдет самое позднее где-то перед рождеством.

— Издатели довольны?

— Да, меня очень хвалили.

— Будем надеяться, что тебя ждет большой успех, чудесные отзывы и куча денег.

Рут отвернулась от окна. Квартира находилась высоко, под самой крышей.

— Тебе очень повезло, что тут столько зелени, правда? — заметила она. — С улицы ничего не заметно, так что и предположить даже трудно.

— Это церковные земли, — пояснила Моника. — Сама церковь скрыта за деревьями. Но если посмотреть поверх вон той стены, видны верхушки некоторых надгробий.

Рут присела на пуф у кровати.

— Ты знаешь, — сказала она, — у меня очень странное чувство в связи с моей книгой. По-моему, она в самом деле будет иметь успех. — С минуту она сидела молча, потом рассмеялась, и сосредоточенное, серьезное выражение сразу исчезло с ее лица. — Но все это, наверное, так, пустые мечтания.

— И более идиотские вещи случались, как любила говорить моя тетя Амелия. Держи на счастье пальцы крестом, солнышко, и надейся на лучшее.

Моника вскипятила чай и приготовила тосты.

— По счастью, эти две недели я свободна от съемок, — сказала она, — иначе едва ли мне удалось бы вот так поболтать с тобой. Когда я репетирую да еще играю в пьесе, то верчусь как белка в колесе с половины десятого утра до половины одиннадцатого вечера. Времени не хватает даже на то, чтобы поесть, — приходится терпеть до конца представления. Правда, тогда, если повезет, за ужин уже плачу не я.

— У тебя кто-нибудь сейчас есть?

— Нет, сейчас нет. Кстати, чуть не забыла. — Моника замерла, не донеся чашки до рта. — Я на прошлой неделе видела Мориса Уоринга.

— Вот как? Где же?

— В «У Солсбери». Я заскочила туда с приятелем выпить после спектакля, и он там был.

— Ты говорила с ним?

— С минуту. Похоже, что он был рад меня видеть. Ореол сцены и все прочее. Думаю, ему страшно захочется прочесть твою книжку, когда он о ней услышит. Обожает все, что связано с успехом, наш Морис.

— Он не говорил, чем сейчас занимается?

— Преподает в начальной школе где-то в центральных графствах. Он сказал где, но я забыла. Рут, он ведь не того?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— О, сама не знаю. Просто он как-то странно стоял и оглядывал присутствующих, когда мы вошли. Может быть, все это мое воображение. Скорее всего он просто выискивал знаменитостей.

— Так или иначе, мне такие наклонности в нем неизвестны, — сказала Рут. — Вернее, не были известны.

— Кому же и знать, как не тебе. — Моника смотрела на нее в упор. Рут скорее чувствовала, чем видела ее взгляд, потому что, как это ни глупо, она просто не могла заставить себя в этот момент посмотреть на Монику. Ей нечего было скрывать. Разве то, что сердце у нее при упоминании его имени вдруг подпрыгнуло и упало, что, должно быть, отразилось на ее голосе, которым ей не вполне удалось овладеть.

— Он женат?

— Как же он может быть женат, если у меня впечатление, что он не того? А впрочем, не знаю. Я его не спрашивала, и он мне ничего не говорил.

— А он… он не спрашивал обо мне? — Она разозлилась на себя за то, что задала этот вопрос. Ведь она считала, что справилась с чувством, что долгая работа над романом помогла ей избавиться от горечи и понять: если без конца бередить рану, от того живительного чувства, которое она испытала, ничего не останется. Она сумела обуздать себя — так ей казалось. И вот вдруг опять сорвалась — даже приревновала к Монике за то, что та говорила с ним, стояла с ним рядом всего две недели назад, в то время как сама она не видела его больше двух лет.

— Он поинтересовался нашей компанией в целом, в том числе упомянул и о тебе. Спросил, вижу ли я тебя. Я сказала ему, что мы переписываемся, и сообщила, что ты делаешь.