Седьмой переход - [99]

— Ты о чем, опять о своем Урале? — спросила Инесса полушепотом, глядя на него.

— Нет, теперь о другом. Чудно, вот мы с тобой вместе уже целых две недели...

Две недели?

Богаче всех эти молодые люди! Пусть только не сбиваются со счета, не разменивают время на звонкую монету мимолетных радостей. Оно — это главное богатство — необратимо.

28

Постепенную убыль времени не замечаешь до тех пор, пока не придет беда. А придет, оглянешься назад: жизнь-то, оказывается, прожита... Сегодня вечером Анастасия должна расстаться с мужем. Родион не стал выпрашивать счастья, молча опустил голову, когда она напомнила ему решительнее: «Ты мне в тягость». Нет, Анастасия не оговорилась, и Родион не ослышался. Значит, верно, пришла беда. Объяснения излишни, их было слишком много за последний год. Не помогли ни споры, ни раздоры. Даже смерть отца не помогла.

Анастасия заранее отправила ребят в Ярск, к сестре. Пусть Леля и Мишук отдохнут там до сентября. Пусть все произойдет без них. Зачем подвергать детей опасной радиации семейного распада...

Перед ней сейчас сидели мужчина средних лет, главный бухгалтер ремонтно-механического завода, и его супруга, болезненная на вид, желчная особа. Их вызвали в райком, чтобы помирить. Первого секретаря, специалиста по таким делам, на месте не оказалось, и они зашли к Кашириной. Нелегкая задача, но деваться некуда.

Бухгалтерша обрадовалась, увидев за столом Анастасию Никоноровну: эта поймет, посочувствует, рассудит. И не дожидаясь ее вопросов, горячо принялась за наболевшее на сердце. Вернее, ничего сердечного тут не было: какие-то дрязги, подозрения, догадки, вперемежку с утаенной мужем премией, разбитой им спьяна «фамильной» чашкой и обидным словом, оброненным в перепалке. Анастасия терпеливо слушала бухгалтершу, плохо соображая, в чем дело, из-за чего сыр-бор разгорелся. Бедный ответчик — мужчины всегда виноваты в этих историях! — стыдливо потупился, не смея поднять глаз. Только пальцы его, сухие, длинные, привыкшие к костяшкам конторских счет, нервно вздрагивали, будто отсчитывая обвинение за обвинением: одно — копеечное, другое — рублевое. Анастасии Никоноровне стало жаль его, она спросила:

— Вы-то почему молчите, товарищ Плотицын?

— Грязь, грязь...— пробормотал он.

— Тем более нужно отвечать.

— Избавьте, пожалуйста, избавьте.

— Видите, товарищ секретарь! — с готовностью подхватила бухгалтерша.— Теперь вы сами видите, что он и отвечать не желает перед партией. Старый пакостник, бродяга!

— Попрошу вас...

— Извините, не могу, нет никаких сил,— она опустилась в кресло, закрыла лицо руками.

— Что же вы хотите, товарищ Плотицына? — обратилась к ней Анастасия Никоноровна.

— Обсудите его на бюро райкома, исключите из партии! Семья — клеточка социализма. Кто разрушает клеточку, тот против нас, тот враг.

— Постойте, не горячитесь. Предположим, вашего мужа исключат из партии... — бухгалтер побледнел, еще ниже склонил голову.— Предположим, я говорю. Но ведь он тогда и вовсе не станет жить с вами. Чего же вы добьетесь?

— А суд? Суд заставит, суд не разведет!

— Да что вы, в самом деле, смеетесь или серьезно? Как же вы, коммунистка, честный человек, будете жить с исключенным из партии, «бродягой», по вашему выражению? Вы подумали об этом?

— А куда он денется? Кому он будет нужен?

— Ну, знаете!.. Советую вам одуматься.

— Нет, избавьте, избавьте. Утром я еще надеялся, а сейчас, после публичного позора, и речи быть не может.... До свидания, простите за беспокойство,— по-старомодному, низко поклонился бухгалтер и степенно вышел. За ним, словно боясь упустить его, юркнула в дверь и его злющая супруга.

«Помирила, называется...» — огорчилась Анастасия Никоноровна. И надо же было им заявиться именно сегодня, когда она сама расстается с Родионом. Врачу — исцелися сам!

Весь день Анастасия не могла отделаться от неприятной сценки, разыгравшейся утром: нет-нет да и вставали перед ней то эта болезненная женщина, готовая на любую месть, то этот смиренный пожилой мужчина со вздрагивающими сухими пальцами. Бухгалтер и бухгалтерша заставили ее еще раз проверить самое себя. Неужели и она мстительная, как эта потерявшая всякое самообладание, жалкая женушка главбуха?.. Родион не утаивал премий, не занимался любовными интрижками — он утаил кое-что от партии и втянулся в политическое интриганство. Это посерьезнее похождений Плотицына. Но у нее, у Анастасии, не хватило сил, чтобы привести своего муженька в обком, да и поговорить обо всем начистоту. Ведь, может, был бы толк. Стыдно, не решилась, хотя речь идет не о грязном белье — о запятнанной совести. Побоялась быть похожей на какую-нибудь обывательницу. Ну и расплачивайся теперь непомерно дорогой ценой. Иногда сомневалась, не примешались ли тут чувства к Леониду, так не вовремя, некстати вернувшемуся в Южноуральск. Долго оправдывала себя, пока жить стало невмоготу. Самое страшное, быть может, в том, что Родион до сих пор винит ни в чем неповинного Леонида. Да и Леонид, кажется, испытывает странную неловкость, словно помешал ей наладить отношения с Родионом. Что ж тогда говорить о Плотицыных: они завтра придут в ужас, узнав из десятых уст, что Каширина бросила мужа. Еще ни одну женщину не миновала тень в таких случаях.