Седьмой переход - [9]

Играл духовой оркестр кавалерийского полка. Танцевали прямо на ковыле, очень скользком, как паркет. Леонид не умел сделать и двух-трех па: его ранняя юность совпала с тем неповторимым временем, когда предпочиталось маршировать в защитных юнгштурмовках, с портупеей через плечо.

— Давай-ка лучше пройдемся, Настя,— предложил он ей и, будто ровню, взял под руку.

Она с неописуемой гордостью искоса поглядывала на своих подруг, пока Леня торжественно вел ее мимо круга, в котором лихо, самоотрешенно отплясывали «барыню» низкорослый, бравый кавалерист и толстая буфетчица. Шли молча, любуясь скалами: над ними кружил матерый беркут в сопровождении стайки кобчиков. В бездонной вышине пели жаворонки. И все вокруг было наполнено мелодичным звоном,— казалось, это звенит древний диабаз, усыпанный дорогими изумрудами. Красные, белые, желтые тюльпаны покачивались на упругих стебельках. Распускал серебряные метелки молодой ковыль. Прямо из-под ног, с завидной силой, как с трамплинов, взлетали прыгуны-кузнечики.

— До чего же хорошо...— вздохнув, сказала Настенька. Леонид промолчал, отпустил ее руку, сел на выступ камня, нагретого майским солнцем. Она постояла с минуту около него, чувствуя себя обиженной, и тоже присела рядом. Ее обычная бойкость пропала разом — кругом ни души: позади степь, впереди горы, лишь справа, из-за утеса долетают трубные звуки военного оркестра. Леонид курил неторопливо, наслаждаясь. Он молчал, уставившись в пролет реки, не обращая ни малейшего внимания на свою спутницу. Широкие брови его были нахмурены, губы озабоченно поджаты, продольная ямочка на упрямом подбородке сделалась резче, глубже. «Какое суровое лицо»,— с благоговением заключила Настенька. Стараясь во всем подражать Зине, она одевалась со вкусом — просто, строго. Да это было делать и не трудно — все сестрины вещички постепенно переходили к ней. Вот уж Зинино коричневое платье с пикейным воротничком стало ее собственностью, и туфли — «лодочки», первые в ее жизни туфли на высоком каблуке, вовремя дарованы сестрой. Что еще надо? Чем она хуже Зины? Почему же этот Лобов, парень с гордецой, без конца витает в облаках и не хочет трезвыми глазами взглянуть на жизнь? А еще секретарь ячейки, печатает умные статьи в Ярской городской газете...

— Что притихла? — неожиданно спросил он, повернувшись к ней, и по-свойски положил руку на плечо.

Настя зябко повела плечами,— рука его, падая, тяжело скользнула по груди, причинив какую-то приятную, тупую боль, и опустилась на ее колени. Не помня себя, она проговорила, впервые обратившись к нему из «ты»:

— Неужели, Леня, я тебе не нравлюсь?..

— Вот еще!— он мгновенно убрал руку, хотел было подняться. В отчаянном порыве (вспомнить стыдно!) она изловчилась, обняла его за шею мертвой хваткой, прильнула к нему, худенькая, гибкая, так сильно, что заныли локти, и крепко поцеловала в губы, закрыв глаза от страха.

— Сумасшедшая! — крикнул Леонид.

Она стояла перед ним, пунцовая, виноватая, еле держась на ногах от внезапной усталости.

— Прости, милый, я люблю тебя слишком слишком...— не смея поднять глаз, твердо, спокойно сказала Настя и первая пошла к утесу, откуда долетала громовая песня о Ермаке Тимофеевиче.

Леонид догнал ее, опять взял под руку, чтобы, не дай бог, кто-нибудь, особенно, конечно, Зина, не заподозрил их в чем-то нехорошем...

В один из августовских дней Зинаида тайком уехала из Ярска. Настенька узнала об ее отъезде лишь тогда, когда знакомый извозчик уже подкатил к крылечку. Сестры простились холодно, мать даже накричала на меньшую за непочтительность.

А через два дня исчез Лобов.

Сперва Настя решила, что он у матери, в Южноуральске, или в Москве, у тети. (Леонид и раньше любил постранствовать.) Но потом до нее дошли слухи, что он тоже в Самаре, работает инструктором в крайкоме комсомола. Еще позднее стало известно о переводе сестры в Ленинградский библиотечный институт и о поступлении Лобова в какой-то столичный вуз.

Время ускорило свой бег. Большая семья Кашириных постепенно распадалась: Зина второй год не появлялась в Ярске; Максимку сразу же после седьмого класса намеревались отправить учиться в техникум, в, Челябинск; Настя, окончив среднюю школу, перекочевала в Южноуральск. Там она и встретилась в последний раз с Леонидом, приезжавшим на побывку к больной матушке.

Как-то под вечер, после занятий, Настенька шла по Советской улице с земляком-старшекурсником Родионом Сухаревым. И помнится, у Дома культуры она лицом к лицу столкнулась с Лобовым. Тот был, как всегда, в шинели кавалерийского покроя и в хромовых щегольских сапожках.

— Леня?! — приостановилась она в изумлении.

Он тоже обрадовался случайной встрече, стал расспрашивать о ярских новостях. Родион постоял в сторонке, дожидаясь свою попутчицу, и. рассердившись, свернул за угол.

— Где же твой кавалер? — хватился Леонид, отыскивая Родиона глазами среди толпы.

— А ну его, пусть идет!

Настя повзрослела за минувший год: и вытянулась, и округлилась, удивляя завистливых подруг своей изящной женской статью, и лицо ее, ребяческое, смешливое, сделалось выразительнее, спокойнее. Это была уже не зеленая девчонка из «комсомольского подлеска», а вполне сложившаяся девушка с прирожденными мягкими манерами. Леонид неожиданно сопоставил ее с грубоватой Зинаидой и тут же выругал себя за нелепое сравнение.