Седьмой переход - [49]

Ничем не приметная беленькая, круглолицая женщина долго не давала покоя Анастасии. И ведь совсем невидная собой. Может быть, умна? Возможно. Или щедра душой? Да, пожалуй, скорей всего. Леонид другую бы не взял. Ну, что ж, не родись, верно, хорошей-пригожей,, родись счастливой... Не раз вспоминая эту встречу, она упрекала себя за бабий эгоизм. Нет-нет да и вставала перед ней низенькая, пышная Василиса Лобова, очень похожая на какую-нибудь студентку-заочницу,, которой слишком раннее замужество помешало закончить образование.

А Василиса, подивившись красотой незнакомой своей соседки, на другой же день и позабыла об этой встрече. Откуда знать ей, что она когда-то в молодости случайно пересекла дорогу чужой несбывшейся; любви.

14

«Два брата на медведя, а два свояка на кисель!» — посмеиваясь, не раз говорил Егор Егорович Сухареву. Он называл его то «кандидатом демонических наук», то «деятелем неизвестного типа», то еще как-нибудь похлеще. Не оставался в долгу и Родион Федорович, изобретая очередные клички: «выдающийся практик нашего времени», «подрядчик двадцатого столетия» и так далее, в том же духе. Втайне недолюбливая друг друга, они выглядели этакими закадычными друзьями, которым только срочные дела не дают побыть вместе лишний денек-другой.

Но в последнее время их отношения стали более откровенными. Теперь Егор Егорович, приезжая в Южноуральск, непременно останавливался на квартире Сухаревых, позабыв дорогу в бывшую купеческую гостиницу — единственное в городе пристанище для командированного люда. По вечерам, в ожидании Анастасии, пропадавшей на работе, Родион Федорович подсаживался к свояку, начинал въедливо и с подковыркой расспрашивать его о совнархозовских новостях. Обычно Речка уклонялся от разговора. Но порой, когда на стройке что-нибудь не ладилось, Егор Егорович становился словоохотливым.

— Не знаю, как живется директорам заводов при новых-то порядках, но нашему брату, строителю, не сладко. Задергали нашего брата, совсем задергали, — жаловался Егор Егорович.— Годовые планы перетасовываются, как колода карт: всяк играет в свои козыри. О «тылах» строек никто не думает, держимся на волоске. Любую цифру, доложу тебе, везут согласовывать в Москву. Даже Лобов, человек не из робкого десятка, и тот заметно пообтерся. О Рудакове и говорить не приходится: тень Ярской дамбы неотступно преследует его. Мне иногда даже не верится, что это тот самый «железный министр», который важно восседал в Китайгородских аппартаментах. Сейчас он больше похож на прораба-выдвиженца, с трудом привыкающего к совнархозовским палатам после своей участковой конторки. Ни одного вопроса не решает. Посуди сам, Родион, что получается с Рощинским горнообогатительным комбинатом: заставляют строить, а технической документации нет. Наконец, Лобов приглашает из Свердловска проектировщиков, вызывает меня из Ярска. Идут, так сказать, переговоры «на уровне послов». Выясняется, рабочие чертежи кое-каких объектов можно уже в скором времени выдать. «Пожалуйста, Нил Спиридонович, — обращаются к Рудакову,— не хватает вашей визы». Мнется, не подписывает. Почему? Да потому, что не утверждено проектное задание по комбинату, хотя утверждает его сам совнархоз. Каково, Родион? Ведь всем и все ясно: комбинат надо строить по-ударному, принципиальные технические вопросы решены, проектный институт головой отвечает за свое детище. Остаются формальности. Но председатель, доложу тебе, как раз и боится этих формальностей. Да если бы он был министром, то, конечно, давно бы «подмахнул» проектное задание. У него рука не дрогнула бы. А тут дрожит. Обжегся на молоке, дует на воду: то приказал достроить внеплановый объект, то не может приступить к строительству сверхнужного комбината. Из одной крайности в другую. Да я приведу тебе этих примеров сколько угодно!

— Почему бы тебе не выступить в печати о непорядках в совнархозе? Если не возражаешь, я подготовлю статью за твоей подписью.

— Валяй. Посмотрим, что получится,— согласился Егор Егорович, как соглашался много раз, когда к нему приставали назойливые корреспонденты всех рангов.

Сухарева обидел его безразличный тон, но он промолчал, заметив про себя: «Никакого самолюбия не осталось у наших хозяйственников, вот и сочиняй за них, как за малограмотных...»

Последние дни 1958 года были на редкость ясными, морозными. Вернувшись в Ярск, Речка приналег на своих прорабов: до годового плана не хватало тех двух-трех процентов, что всегда кажутся неподъемными. И будто назло термометр показывал минус сорок градусов по Цельсию. Пришлось срочно закладывать фундаменты целого квартала жилых домов на северной окраине города; массивные глыбы сборного железобетона перетянули все же эти свинцовые проценты — план был выполнен даже с некоторым «походом», как и полагается в приличном тресте.

Новый год Егор Егорович встретил за семейным столом, по-человечески, с некоей суеверной надеждой на будущее счастье. Утром, перечитывая поздравительные телеграммы, он с удовольствием отметил, что старые друзья по министерству не забывают, хотя судьба поразбросала их по разным городам, от Ростова до Владивостока. Пришли телеграммы и из Южноуральска: одна — праздничная, ободряющая, другая — деловая, строгая: «Выезжайте на заседание бюро обкома».