Седьмой этаж - [10]

- Тц! Тц! Зз-зз-з! - затрещал Элу.

- Ну, хорошо, - сказал примирительно Гри, - все равно ведь надо рассказывать кому-нибудь, а кроме тебя, здесь некому меня слушать.

И Гри снова рассказал про удивительный вчерашний день и ни разу при этом не запнулся - ни разу до того самого места, когда вдруг ни с того ни с сего показалось очень важным установить, куда же именно жалит церцерис свою жертву. "Если в надкрылья, то, наверное, ничего не получится, - рассуждал вслух Гри, - поюму что они хитиновые. Значит, в мягкое какое-нибудь место. Но откуда оса знает, что именно в мягкое место надо?"

Отвратительное беспокойство наседало на Гри с устрашающей быстротой: сначала Гри прислонился к окну - внизу, в школьном саду, играли дети, - потом стал шагать по комнате, потом привязался к Элу Большому, требуя от него ответа, и в конце концов обозвал его болваном и вдобавок хлопнул еще ладонью по зеленому глазу.

Элу молчал, но почти одновременно с ударом, который нанес ему Гри, отворилась дверь - вошли Гор Максович и папа.

- Что же это вы, Григорий Динович, - всплеснул руками старик, - прямо как йети необразованный: не получается - так срываете свой гнев на том, что подвернется под руку. Согласитесь, Григорий Динович, так нельзя: Элу этого не заслужил. Вы слышите, как он, бедняга, вздыхает?

Элу Большой вздохнул дважды - сначала долго и тяжело, особенно на вдохе, а потом коротко, с резким выдохом.

Всматриваясь в Гри своими синими, со смешинкой глазами, Гор Максович сказал, что пора заняться письменной работой. В дверях старик еще раз обернулся и, пригрозив пальцем, напомнил; ярость и гневливость не украшают истинного мужа.

Работу Гри закончил к полудню - через два часа с четвертью. Когда пробило двенадцать, Гри удивился - время было другим, с иной протяженностью.

- Как будто вовсе не было времени, - сказал он папе и Гору Максовичу.

- А может, его и на самом деле не было? - спросил старик серьезно, и в нынешний раз Гри показалось, что он нисколько не шутит.

Гор Максович аккуратно сложил листки, исписанные Гри, и торжественно отворил перед ним дверь:

- До тринадцати часов, Григорий Динович, вы свободны. Будь у меня столько времени, я бы первую половину его уделил бассейну, а вторую - завтраку и десятиминутной прогулочке.

- Можно, папа? - неуверенно спросил мальчик.

- Гри, - пожал плечами отец, - здесь распоряжается Гор Максович. И если бы Гор Максович. рекомендовал мне отправиться в бассейн, я не стал бы терять попусту время.

Спустя минуту Гри на третьей скорости уже пересекал школьный сад.

- Ну, а теперь послушаем, что же нем скажет Элу Большой. Не послушаем, - поправил сам себя старик, - а посмотрим.

Включив экран, Гор Максович сначала забормотал, потом пустил каскад гм-гм-гм, модулируя его от невнятного хмыканья до безукоризненной артикуляции, и, наконец, произнес трубным голосом электронного информатора:

- Итак, дорогой Дин Григорьевич, за вчерашний день ваш сын выдал двести восемьдесят единиц информации по шкале Розова-Анжу вместо шестидесяти, положенных учебной программой. Это по устному рассказу. А теперь посмотрим, что даст нам письменный вариант. А-га, а-га, а-га... двести сорок. Это без графологического анализа. Подождем минутку, одну минутку... так, еще шестьдесят. Итого, стало быть, триста.

- Да, - Дин Григорьевич торопливо барабанил пальцами по панели, - но совершенно очевидно, что устный рассказ текстуально не уступает письменному и уже хотя бы поэтому содержит больше информации.

- Вот именно, - подхватил старик, - но не в чистом ее, так сказать, обнаженном виде, а в скрытых эмоциональных формах, представленных исключительно в модуляциях голоса и пантомиме. Голосом, глазами, руками человек досказывает то, что не удалось облечь в слово. А Элу Большой этой информации и не учитывает. Для Элу существует сигнал только в слове. Между самым одаренным мимом и каменной бабой для Элу нет никакой разницы.

Рассекая комнату по диагоналям. Дин Григорьевич всякий раз непроизвольно останавливался посредине - в том месте, где диагонали расходились. Потом он решительно направился к окну и минут пятнадцать, не отрываясь, смотрел вниз. В школьном саду играли ребята - они смеялись, они рядились, как сто и двести лет назад, в индейцев, они бегали наперегонки, восторженно визжа при успехе и хмурясь при неудачах. Что мог сказать об этих ребятах Элу Большой? Ничего: по Элу, эти дети не были носителями информации.

Потом вдруг среди играющих в саду ребят появился Гри. Он мчался вприпрыжку, имитируя бег лошади. Дин Григорьевич улыбался. Он думал о том, что информация, которую выдал вчара и сегодня этот мальчик, индуцировала в мозгу у него, отца, мысль-лавину. Кто знает, может, именно в ней выкристаллизуется конструкция нового Элу. Об этих мысль-лавинах впервые заговорил в прошлом веке математик Тьюринг. Он полагал их исключительным свойством одаренных людей. Но, возможно, Тьюринг ошибался? Наверняка ошибался; во всяком случае, временная характеристика этой функции совершенно необходима: дети-то почти всегда мыслят творчески. Тысячи детских "почему", изнуряющих взрослого человека, - это и есть цепная реакция, мысль-лавина Тьюринга.