Седьмое дао дождя - [6]

Одного только нельзя было делать за «яблочным» столом. Да, да, да...

Мы познакомились в метро, на «Тургеневской».

Собственно, я ей был безразличен. Судя по тому что, увидев ее на противоположном эскалаторе, я уже через две минуты, преодолев все заслоны и турникеты, взял на абордаж двери вагона, в котором она мирно собралась уезжать — она не была безразлична мне. Душа пела. Остапа несло.

Она была очень пунктуальна. За короткую историю в шесть свиданий она ни разу не опоздала больше чем на десять минут. А говорят — так не бывает.

На седьмой раз мы должны были идти в театр. До начала спектакля оставалось три часа. Мы встретились в центре зала на «Новокузнецкой» и я сказал:

— А хочешь, я покажу тебе «Яблочко»...

Мы сели на трамвай и десять минут спустя уже поднимались по лестнице, ведущей в нашу лабораторию.

Мой коллега сидел за дисплеем. Он был небрит и изможден. Посмотрев сквозь нас, он тихо сказал:

— Программа не работает.

Этого не могло быть. Еще вчера все — абсолютно все — работало. И утром — работало. И вечером, перед тем как я собрался ехать на «Новокузнецкую» — тоже. А теперь — затык.

Она тихо и скромно села в соседней комнате, поставив перед собой большую кофейную кружку. А мы — мы стали бороться с программой. Ничего не получалось. Мы вскакивали, опять садились, курили, все громче матерились, чесали затылки, переписывали какие-то модули, запускали на компиляцию, опять переписывали. Дело не двигалось.

Так прошел час. Потом еще час.

Она вышла из соседней комнаты, встала в дверях и прислонилась к косяку. Я отметил этот факт на уровне подсознания. Мне было не до нее. Потом она развернулась и ушла. Я не видел, как она уходила. Просто тихо зашелестел ее желтый плащ. Шелест плаща я тоже зарегистрировал подсознанием.

Когда программа заработала и мы опомнились, было девять вечера. Спектакль начался два часа назад.

Конечно, я позвонил. Трубку сняла ее мама и, четко выговаривая слова, акцентируя окончания, попросила меня больше по этому номеру не звонить. Я подумал-подумал. И не позвонил. Больше. По этому. Номеру.

А потом — год безумия кончился.

Как-то позже, попав в Публичную Научно-Техническую Библиотеку, я выкопал в каталоге необычную книгу. Два американца, отец и сын, фармакологи, написали труд с названием вроде «Как мы осваивали APPLE ][«. Я читал ее целый день и просто терял сознание от удовольствия. Потому что мы с моим другом могли написать точно такую же. Методом научного тыка, мы пробирались по одним и тем же дебрям любимого «Яблочка» — и с абсолютно одинаковыми результатами. Почти «Союз — Аполлон». Бывает же такое...

Прошло время. Из «программера» я давно стал «юзером». И теперь мне и в голову не придет написать что-то свое для решения новой задачи. Меня развратили. Развратили доступностью хорошего софтвера. Теперь я начинаю искать софт, способный решить задачу за меня и лучше бы — вообще без моего участия.

А что же наше «Яблочко»?

Через полгода после моего ухода из лаборатории пьяный электрик осчастливил лабораторную электросеть напряжением 380 вместо 220. Не знаю уж, как так могло получиться, но — «Яблочко» выгорело дотла. И предохранители не спасли. Поохали, поахали — да тихо и списали.

Пишу я эти строчки на 166-м Пентиуме со всеми «наворотами» и оперативной памятью в 64 мегабайта. Половина второго ночи. Пишу, а сам вижу — как наяву — мое милое «Яблочко», служившее мне верой и правдой всеми своими 64-мя килобайтами RAM. Ты мой стойкий оловянный солдатик...

Как бы Пентиум не обиделся. Он-то понял, кого я люблю больше.

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Воздух под низким потолком двенадцатиметровой комнаты был наполнен смесью сна и сложного запаха — вчерашнего кофе, неуловимой «Паломы Пикассо», терпкого «Букета Молдавии». Потом сон улетучился, — словно вода, уходящая сквозь пальцы — как их не сжимай.

Пульсирующие виски горели. Пламя то поднималось разламывающей голову стеной безмолвного хрипа, то вновь угасало. Унять его было нечем. Такая свежая вчера, накрахмаленная и прохладная волшебной, наполненной касаниями тел, полуночью, — простыня — сбилась, выставив острые сгибы и края; врезалась в кожу, вызывая нестерпимый зуд и отвращение.

Словно кольца Сатурна, в закрытых — нет, крепко-накрепко зажмуренных глазах — плыли бесконечные концентрические круги и блики. Следы струи шампанского на обоях — да, их не было видно сквозь сросшиеся веки, но — помнилось, помнилось! — довершали пейзаж, которому оставалось жить всего три минуты до скрипения десятой кукушки старых ходиков угличского часового завода. Валявшаяся на ковре телефонная трубка непонятного сиренево-бирюзового цвета истекала елеем коротких гудков.

Я размежил веки.

Комната попыталась изменить геометрию, почему-то сдвинув потолок горбом за линию окна, но — успокоилась, устаканилась, затихла. Первая победа над пространством была достигнута.

Тапки напрыгнули на разламывающиеся ноги сами, без усилий. Выключатель в прихожей услужливо высунулся из стены и со всей возможной любовью с первого раза попал под неверный изгиб чуть-чуть подрагивающей абсолютно сухой ладони. Волна света встала перпендикуляром, словно кариатида, поддерживающая Вечность. Вечность, к которой прибавился еще один день.