Себастьян, или Неодолимые страсти - [61]

— Après la guerre! — пробурчал на ходу старик. — Что это значит? Ведь на самом деле война никогда по-настоящему не заканчивается, она вечна, как рождение и смерть, это — вечное движение… Не успевает человек добиться желаемого, как ему уже хочется чего-то еще. Желания меняются! История делает разворот на сто восемьдесят градусов. Когда я был молодым, то видел больше смысла в происходивших вещах, соответственно, был готов воевать за них. Теперь я не вижу в них смысла, одна сплошная пустота, и я готов повернуть газовый кран.

— Да что вы говорите? — с раздражением воскликнула Констанс. — Еще вчера я слышала, как вы выражали надежду на то, что Израиль выйдет из сегодняшнего хаоса единым организмом. И что теперь?

У Шварца обвисли щеки, ему стало стыдно.

— Это правда, — согласился он немного помолчав. — Я сказал, что мне кажется, будто я провижу важную роль для Израиля и надеюсь, что он восстанет из руин. Но, Констанс, это не имело никакого отношения к политике и географии. Для меня страна все равно что реторта, в которой может и, наверно, будет идти эксперимент. Это относится к сфере философии и религии — и границы тут ни при чем. Надеюсь, что принцип неопределенности, который наши физики применяют к реальности, найдет путь к религиозным ценностям нового государства. Кажется, ты не понимаешь, так что не буду продолжать. Но я надеюсь на материализм, который был всерьез подготовлен мистицизмом, — так сказать, связь Эпикура с Пифагором. Ладно! Ладно! Полагаю, наши хасиды ухватят его за хвост и поспособствуют его росту. Это будет потрясающий вклад в будущее, потому что от нашего материализма уже ничего не осталось, он ведет нас в никуда. А пока мы портим индийскую систему, внедряя ее в нашу технологию, а Индия портит нашу систему, наделяя Европу кротостью чистого озарения! Шварц умолк.

— Вы думаете, мир становится единым?

— Да! Он обязательно будет таким в будущем. Ну, можем мы помечтать? Почему человек, единственное из всех животных, всегда знает, как лучше, а делает, как хуже?

Этот длинный, бесконечный разговор продолжался, практически не прерываясь, в течение нескольких недель до Дня Победы, который должен был стать исторической point culminant.[88] Многое из того, что Шварц говорил, Констанс не понимала, но его слова вернулись к ней через годы — и тогда ей стало ясно, что благодаря Шварцу она получила бесценное для врача философское образование. Однако слишком часто он говорил неясно, загадочно, может быть, его стоило назвать «боговдохновенным» в его видениях, ведь он был по происхождению евреем и владел мистическим провидением, которое свойственно его народу. Суровый материализм его мировоззрения был всего лишь фасадом, скрывавшим другие пристрастия, например, когда он, вздыхая, произносил: «Насколько мы имеем право вмешиваться в принцип энтропии, подчиняться космосу, который властвует надо всем? — ведь это смертельный поворот мира.

В этом вопросе Восток и Запад все еще не находят согласия. Покорность или вмешательство? Что выбрать?»

— Нет! — продолжал он. — В самой глубине нацизм есть слишком усердный, ортодоксальный иудаизм, который мы можем развернуть и постепенно модифицировать в некое сложное единение с природой. Абсолюты плодят запретительные системы; зато временные системы гибки и дают нам передышку.

Он стукнул по земле палкой.

— В конце концов, я имею право на надежду!

— Так и принц иногда говорит!

Шварц фыркнул, потому что немного ревновал к принцу, понимая, как крепко Констанс привязана к крошечному человечку. Надо сказать, что новости из Египта, в которых был заинтересован принц, вряд ли могли считаться утешительными, так как британские власти после многих лет никак не проявляемых подозрений относительно целей гностических групп вдруг решили изучить их деятельность, и двадцать пять сотрудников принца в настоящее время находились под арестом в ожидании конца расследования их политических пристрастий. Принца приводила в ярость одна мысль об этом! Близорукость, тупоумие, расточительство! Какой смысл поддерживать британцев, когда они ведут себя с дурацкой неосмотрительностью! Вся эта буря в стакане воды закончится ничем, потому что не существовало тайн, которые можно было бы раскрыть. Уже понятно, что все это расследование будет сведено на нет, что будут принесены извинения всем арестованным членам клуба! Господи, ну и дурак же их бригадир М.! Однако эти мысли не успокаивали принца, который осознавал, что происходившее делает из него с его просоюзническими настроениями дурака.

Шварц подумал: «Больше, чем жизнь, или больше, чем смерть, — что точнее? Два пути. Восток и Запад!» Самому ему очень хотелось встать вровень со своей смертью, приближение которой он уже чувствовал.

Итак, они доплелись до Дня Победы, который стал праздником с колокольным звоном и религиозными процессиями, — его восприняли как Святое Воскресенье и государственный праздник вместе взятые. Однако в клинике все было немножко иначе — нельзя по желанию подписать перемирие с болезнью, даже на время праздника Победы. Итак, уже наступил вечер, когда они добрались до «Баварии». На заросших травой площадях вовсю играли оркестры, а под их музыку двигались то в одну, то в другую сторону подразделения моторизованной пехоты в ожидании первых сполохов света со стороны понтонов, на которых были построены великолепные исторические декорации. Пора было обедать, и под воздействием красного вина Шварц совсем разговорился и стал вспоминать фейерверки, которые видел в студенческие годы в Вене и один раз в Венеции. Неужели теперешнее женевское зрелище сравнится с ними по красоте и оригинальности?