Сделай мне приват - [7]

— Хуясе Натусик… — обалдело промямлила я. Девушка, несомненно, была хороша, только очень уж… как-то… могуча. Я, на всякий случай, дотронулась до ее щеки и, не обнаружив щетины, успокоилась. В этом притоне разврата Наташенька могла вполне оказаться сорокалетним мужиком.

Я принялась сгребать в полиэтиленовый пакет пустые банки из-под дрянных химически опасных коктейлей. Я насчитала шесть пустых банок и одну наполовину початую. Натусик… Я вытряхнула пепельницу в тот же пакет и осторожно включила пылесос.

* * *

— И что теперь? — спросила Лилит. Мы упрямо мерзнем на ледяной набережной и глушим колу со спиртом из пластиковой бутылки в виде слоника.

— Ничего. Все кончилось. — Я пнула кусок серого смерзшегося снега ботинком.

— Может, сходишь туда?

Я покачала головой. Я хлебнула побольше.

— Завтра весна, — невпопад говорю я. Не давала мне эта весна сегодня покоя.

— Ой, Маруськ… — Лилит первый раз в жизни обнимает меня. Она намного выше меня ростом, намного больше в обхвате, намного мудрее в жизни. Поэтому объятие выходит очень материнским и провоцирующим. Мы так часто имитировали секс, я так подробно знала ее тело, а она — мое, настолько часто мы вместе выбирали ужин, подавали друг другу пальто, дружно красили волосы, что со стороны производили впечатление счастливой пожилой пары. И, несмотря на все это, мы ни разу не обнимались, крепко и судорожно, как сейчас. Ни разу так и не переспали. Ни разу не перешагнули. Она гладит и хлопает, и не успокаивает, и не стыдится за меня перед прохожими.

— Хочешь, устроим похороны? Возьмем коробку из-под обуви…

— Кремацию. За городом.

Все-таки Лилит — очень деловой человек. Она смотрит на меня с минуту.

— Сейчас надо ехать в «Сладкоежку». На Чернышевской.

Мне нечего возразить. Она надевает на меня капюшон. Она берет меня за руку и тащит по грязной набережной к метро.

* * *

— Кто там?

— Оля.

Вот было у меня херовое предчувствие. Я орудовала ключом в замке.

— Ну, проходи. Привет.

— Привет.

— Ты забыла? Тебе завтра нужно приходить.

— Так получилось.

— Ладно, попробуем сегодня тебя открыть. Документы есть?

— Ага. Чаю дадите?

— Дадим. На кухню иди.

Кухня вызывающе блестела чистой посудой и никелированными кранчиками. На микроволновке гордо стояла пузатая банка с надписью «Благотворительный фонд. Копейки не кидать».

— …под меня эту роль писал. Надо высушиться только опять, — Наташа похлопала себя по перезревшему пузику. За то недолгое время, что я знала Наташу, я поняла, что девушка болеет двумя вещами: боди-билдингом и кинематографом, и порядком достала нас этими своими аддиктами. Бурая слушала вежливо, а Оля пока с интересом. Лилит, как всегда, делала Полезное Дело — разогревала «овощную мороженую блевоту» в печке.

Мы обменялись взглядами муторного содержания в духе, что эта долбанная Оля сейчас чего доброго запросит овощей, а на всех не хватит, так и не хуй было приводить эту дуру на кухню, но в таком случае, шла бы сама тогда дверь открывать, раз такая умная.

— … короче, только у него начнет там уже все вставать, а я только уже раздеваюсь и тут — ррраз! — замираю и стою в какой-нибудь нелепой позе. — Наташа изогнулась, оттопырила перекачанную попку, напрягла рельефные икры. — Не моргаю, не дышу, жду. Этот пишет, что, мол, у него, кажется, комп завис. Сидим, ждем — он там, я тут — руки по швам, время идет, бабло капает. Потом начинаю отмирать потихоньку. Правда, в последний раз меня Аланик, пидорас, заложил — ввалился сбоку, водки просит. До хуя какой умный мальчик. — она сочно хлебнула из банки и бойцовски затянулась сигаретой.

Что-то безусловно давило на меня. Здесь, на этой кухне, меня явно держали за горло. В дверях показался Валюша, успевший уже где-то вздремнуть, отлежать щеку и оставить штаны. На нем была коротенькая рубашечка и помятая шапочка морячка с большим голубым помпоном. Вид заспанного Валюши напомнил мне, что я не спала больше суток, и теперь мне было очень трудно отделаться от этой мысли. Я поморгала, потянулась, зевнула. Зевнула еще раз. Все-таки мы много пили и курили всякой дряни.

«… как будто что-то тащится за мной… или кто-то… нужно пройтись… пройти. В комнату… чего ж ты вцепилось?…»

— Лилит, я спать.

— Чего?

— Спать. — Она пожала плечами и отвернулась к микроволновке.

Я потащилась на наш рабочий диван. Проваливаясь в тяжелый мутный сон, я поняла, что висело на моей штанине все это время. Черный глубокий немигающий взгляд.

* * *

Я забыла, когда в последний раз просыпалась не по будильнику. Поэтому открывать глаза не хотелось, а хотелось лежать на боку. Естественно, на другом боку. Я перевернулась и уткнулась носом в мягкое. Я чуть-чуть приоткрыла один глаз и увидела крупные волокна обивки дивана. Красные, черные, синие мохнаты… Рабочий диван, сколько я его помнила, был белым. Кожаным. И ничем никогда он не застилался. Что происходит? Я перевернулась на спину. Потолок наш. Занавески голубые. Рядом, как всегда, кто-то тихо переговаривался. Обивка. Я отодвинулась. Это был совсем незнакомый кулек, темных тонов, длиной с человеческий рост. Я поднялась, села, дотронулась до кулька. Кулек был человеком, и кулек явно спал мертвецким сном.