Сципион. Том 1 - [207]
— Перед тобою самородок, который я выкопал из Сабинской грязи, — промолвил Флакк, тонко улыбаясь.
«Отцы-сенаторы, — раздался голос Фабия, — я представляю вам патриота Родины, доказавшего это во многих битвах с пунийцами, а ныне не побоявшегося вступить в борьбу с самым страшным врагом — порочностью самовластья, врагом, поразившим наше государство изнутри, бедой, грянувшей на Город с высоты Палатинского холма. Вы видите Марка Порция — сицилийского квестора, того, кто сам, лично, ознакомился с тем, как ведется так называемая «подготовка к ливийской кампании» и, будучи честным человеком, прибыл сюда, чтобы поведать нам о моральной чуме в сицилийском войске, каковая гораздо опаснее обычной чумы, поразившей легионы Лициния Красса в Бруттии».
От молодого Порция ожидали монотонного пересказа фактов, предполагая в нем обычного доносчика, но тот преподнес сенаторам целую речь, причем, выступая после Фабия, сумел не потеряться на его фоне, потому что не нагнетал страсти, не соперничал с принцепсом в яркости фраз и грандиозности тематики, не пророчил всесветских катастроф. Он говорил лишь о Сципионе и его друзьях, говорил раскованно, простым, но по-плебейски сочным языком, которому придавали особую живость неожиданность сравнений и едкость острот.
В его изображении проконсул предстал перед сенаторами юным царевичем, готовящимся в скором времени вступить на престол, а пока что развлекающимся за счет владетельного папаши, в чьей роли он видит все государство. Штаб полководца оратором был выставлен как кучка напомаженных развратных льстецов, потакающих вождю в разгуле, каковая, платя ныне унижением, мнит в будущем сделаться придворной свитой. Квестор смачно расписал похождения Сципиона в Сиракузах, его участие в пиршествах изнеженных греков, посещения бесстыдных палестр, аморальных театров, пустые мечтания среди поэтов, бредни в обществе философов, игрушки в побрякушки с механиками. Красноречив для слушателей был и словесный портрет полководца: кудрявый, почти как грек, молодой щеголь в длинной полупрозрачной тунике с женскими рукавами, в сандалиях, с книжными свитками в руках, разящий женщин на расстоянии смрадом аравийских благовоний.
«Впрочем, — перебил сам себя оратор, — могу успокоить тех, кого одолело презрение к изящной тарентийской тунике нашего славного императора, сводящей с ума сицилийских потаскушек, сообщив, что иногда полководец снимает ее, дабы облачиться в … греческий плащ. Увы, ничего более утешительного добавить здесь нельзя. И такой, с позволения сказать, римлянин ныне ходит там, где несколько лет назад победителем гордо шествовал суровый Марцелл!»
Катон мастерски разворошил в душах сенаторов залежи римского консерватизма в вопросах одежды и поведения и поднял в них пыльную тучу щепетильности. Аудитория дружно загудела возмущеньем.
«Итак, — продолжал Порций, — проконсул и легаты, преобразившись в риторов, поэтов и актеров, наслаждались утонченными прелестями Сиракуз, войско, соответственно поведению офицеров обратившись в разбойничью банду, вкушало чуть менее утонченные удовольствия несчастных сицилийских деревень. Вообразите картину всеобщего экстаза и хмельного благоденствия наших соотечественников в Сицилии! А им вдруг говорят: «Локры». «Какие Локры?» — они уже и о самом Карфагене забыли, а пожалуй, не помнят даже и о Риме, неспроста ведь облачились во все греческое! Им говорят: «Племиний!» А что Племиний, когда они и с Ганнибалом готовы трапезу делить в непритязательной дружбе кубка и тоста! Отныне их идеал — Греция. Но тут нелишне вспомнить, что сто лет назад сами греки, упиваясь роскошью, науками и искусствами, прокутили свое Отечество и расстались со свободой и честью. Чего же нам ожидать от Публия Корнелия? В Испании он запросто якшался с иберийскими князьками, в Сицилии сделался греком, в Ливии станет пунийцем! Так кем же он вернется в Рим? Что он принесет нашему городу? Хотя, думаю, у вас уже созрел ответ, добавлю еще, что я частенько слышал от этого облеченного империем магистрата Римской республики восторги сиракузскими тиранами Агафоклом и Дионисием, естественно, Старшим. Замечу, что от одних тиранов недалеко до других. Путь падения короток. Восхищаясь Дионисием, недолго прийти в умиление и от Фаларида! Так вот, кое-кто, намекая на прозвище Корнелия, говорит, будто Сципион — это посох, спасительный шест, схватившись за который, государство выберется из трясины нынешней войны, но более уместно другое толкование: Сципион — это царский скипетр, потрясаемый над нашими головами, угрожающий свободе римлян!»
— Неужели в тускуланской кузнице так здорово точат языки? — вполголоса промолвил Корнелий Цетег, чтобы разрядить обстановку в своем окружении.
— Так, его натаскали уже здесь, в римских судах, он ведь встревает во все склоки, — отозвался Сервилий.
— Въедлив, как червь.
— Достойный комплимент.
Не дожидаясь, пока стихнет шум, возбужденный выступлением квестора, который, между прочим, не покинул зал, а притулился на боковой скамье, Фабий Максим вынес на сенатское обсуждение предложение срочно вызвать Сципиона из провинции для более детального рассмотрения дела, чтобы затем, если он не предъявит чрезвычайных оправданий, лишить командования.
Социально-исторический роман "Тиберий" дополняет дилогию романов "Сципион" и "Катон" о расцвете, упадке и перерождении римского общества в свой социально-нравственный антипод.В книге "Тиберий" показана моральная атмосфера эпохи становления и закрепления римской монархии, названной впоследствии империей. Империя возникла из огня и крови многолетних гражданских войн. Ее основатель Август предложил обессиленному обществу компромисс, "втиснув" монархию в рамки республиканских форм правления. Для примирения римского сознания, воспитанного республикой, с уже "неримской" действительностью, он возвел лицемерие в главный идеологический принцип.
Главным героем дилогии социально-исторических романов "Сципион" и "Катон" выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.Во второй книге рассказывается о развале Республики и через историю болезни великой цивилизации раскрывается анатомия общества. Гибель Римского государства показана в отражении судьбы "Последнего республиканца" Катона Младшего, драма которого стала выражением противоречий общества.
Главным героем дилогии социально-исторических романов «Сципион» и «Катон» выступает Римская республика в самый яркий и драматичный период своей истории. Перипетии исторических событий здесь являются действием, противоборство созидательных и разрушительных сил создает диалог. Именно этот макрогерой представляется достойным внимания граждан общества, находящегося на распутье.В первой книге показан этап 2-ой Пунической войны и последующего бурного роста и развития Республики. События раскрываются в строках судьбы крупнейшей личности той эпохи — Публия Корнелия Сципиона Африканского Старшего.
История жизни необыкновенной и неустрашимой девушки, которая совершила высокий подвиг самоотвержения, и пешком пришла из Сибири в Петербург просить у Государя помилования своему отцу.
Книга состоит из коротких рассказов, которые перенесут юного читателя в начало XX века. Она посвящена событиям Русско-японской войны. Рассказы адресованы детям среднего и старшего школьного возраста, но будут интересны и взрослым.
В Истерли Холле подрастает новое поколение. Брайди Брамптон во многом похожа на свою мать. Она решительная, справедливая и преданная. Детство заканчивается, когда над Европой сгущаются грозовые тучи – возникает угроза новой войны. Девушка разрывается между долгом перед семьей и жгучим желанием оказаться на линии фронта, чтобы притормозить ход истории. Но судьба преподносит злой сюрприз: один из самых близких людей Брайди становится по другую сторону баррикад.
История борьбы, мечты, любви и семьи одной женщины на фоне жесткой классовой вражды и трагедии двух Мировых войн… Казалось, что размеренная жизнь обитателей Истерли Холла будет идти своим чередом на протяжении долгих лет. Внутренние механизмы дома работали как часы, пока не вмешалась война. Кухарка Эви Форбс проводит дни в ожидании писем с Западного фронта, где сражаются ее жених и ее брат. Усадьбу превратили в военный госпиталь, и несмотря на скудость средств и перебои с поставкой продуктов, девушка исполнена решимости предоставить уход и пропитание всем нуждающимся.
Чингиз Гусейнов — известный азербайджанский прозаик, пишет на азербайджанском и русском языках. Его перу принадлежит десять книг художественной прозы («Ветер над городом», «Тяжелый подъем», «Угловой дом», «Восточные сюжеты» и др.), посвященных нашим дням. Широкую популярность приобрел роман Гусейнова «Магомед, Мамед, Мамиш», изданный на многих языках у нас в стране и за рубежом. Гусейнов известен и как критик, литературовед, исследующий советскую многонациональную литературу. «Неизбежность» — первое историческое произведение Ч.Гусейнова, повествующее о деятельности выдающегося азербайджанского мыслителя, революционного демократа, писателя Мирзы Фатали Ахундова. Книга написана в форме широко развернутого внутреннего монолога героя.
История не терпит сослагательного наклонения, но удивительные и чуть ли не мистические совпадения в ней все же случаются. 17 августа 1914 года русская армия генерала Ренненкампфа перешла границу Восточной Пруссии, и в этом же месте, ровно через тридцать лет, 17 августа 1944 года Красная армия впервые вышла к границам Германии. Русские офицеры в 1914 году взошли на свою Голгофу, но тогда не случилось Воскресения — спасения Родины. И теперь они вновь возвращаются на Голгофу в прямом и метафизическом смысле.