Сципион. Том 1 - [208]

Кто-то негодовал по поводу описанного поведения проконсула в Сицилии, кто-то возмущался самим описанием. Многие представители сенатского большинства, этого серого преторско-эдильского контингента, прежде расположенные к Сципиону, теперь засомневались в его достоинствах и верности римской идее. В такой раскаленной атмосфере собрания началось поочередное, в порядке старшинства рангов высказывание сенаторов. Однако речи постоянно прерывались, страсти кипели, и заседание пришлось перенести на следующий день.

За ночь воинство Сципиона под управлением легатов — Корнелия Цетега, Марка Эмилия и Квинта Цецилия — собралось с силами и утром широким фронтом пошло в контрнаступление. Сначала раздались голоса, осторожно призывающие сенаторов к преемственности в своих мнениях и к справедливости. «Совсем недавно, в годину жестоких поражений, мы послали юного Публия Сципиона в Испанию в надежде, что ему удастся наладить кое-какое сопротивление пунийцам. Он же в кратчайший срок овладел огромной страной и вверил ее государству, — говорили маститые консуляры. — Потом мы вручили ему высший империй, чтобы он унес кошмар войны из Италии в Африку, и сейчас, как сообщают из Сицилии объективные наблюдатели, Сципион полностью готов к походу, и сами боги добрыми знамениями благословляют нас на эту праведную войну, но мы вдруг меняем собственное решение и на основании чьих-то злопыхательских слов намереваемся поступить с ним чуть ли не как с преступником. Где же логика, где мудрость совета мудрейших?»

Однако эти риторические вопросы служили лишь отвлекающим маневром, они помогали прийти в равновесие взбудораженным душам, которые по закону маятника, вчера качнувшись приступом гнева в одну сторону, сегодня уже естественным образом стремились в другую. Для нанесения главного удара на передовую позицию выдвинулся Квинт Цецилий Метелл. Он вышел перед сенаторами и, демонстративно излучая дружелюбие как к друзьям, так и к врагам, заговорил примиряющим тоном:

«Накануне, отцы-сенаторы, мы погорячились. Повод был. Еще бы! Не часто мы слышим от чужестранцев упреки соотечественникам. А хотя Племиний и италиец, государство несет за него ответственность как за своего офицера».

После этого вступления Метелл долго клеймил позором злодея-легата и оплакивал беды локрийцев, поощряя слушателей в стремлении жестоко наказать первого и щедро воздать добром вторым.

«Но, позвольте, разве спорили здесь вчера о Племинии и Локрах? — вдруг удивился Квинт Цецилий. — Нет, мы почему-то говорили об Африке и Сципионе, — с не меньшим удивлением ответил сам себе Метелл. — Так где же связь? — продолжал он диалог внутри монолога, но уже с более умеренным артистизмом. — А связь весьма искусственная. Понятно, что всех государственных мужей занимает стратегия войны, и те из нас, чья позиция сенатом и народом была признана неверной, ищут повод возвратиться к этому вопросу. Но тогда при чем тут Локры? Да, Племиний — легат Сципиона, но творил он беззакония в отсутствие полководца. Когда людей разделяют значительные расстояния, далеко не всегда один человек может поручиться за другого. Квинту Фабию, самому активному нашему оратору, это должно быть известно лучше, чем кому-либо. Ведь Минуций Руф показал ему, что существуют люди, которые в собственной дерзости не считаются даже с приказом диктатора. Однако мы не вменяли в вину Максиму непослушание его ближайшего помощника, так почему же судим Публия Сципиона за преступление одного из его младших офицеров?

Впрочем, никто и не посмел открыто приписать грехи локрийского гарнизона Корнелию Сципиону, выступающие лишь стремились сгруппировать свои фразы так, чтобы рядом с повествованием о безобразиях в этом греческом городке звучала фамилия проконсула. Но если такие приемы и бросают тень на кого-либо, так только на самих ораторов, ибо обнаруживают их недобросовестность.

Так вот, подходя серьезно к тому, что прозвучало здесь вчера, можно выявить лишь два реальных упрека Публию Сципиону: во-первых, он покинул провинцию без позволения сената, а во-вторых, якобы проводит время в праздности, не занимаясь порученной ему подготовкой к боевым действиям.

Воспользовавшись нерасторопностью Ганнибала, он вернул государству отпавший город. Вспомним, что когда-то мы славили Квинта Фабия за подобный подвиг. Тут Сципион действовал строго в согласии с порядком, поскольку сам оставался в Сицилии и руководил операцией заочно. Но вдруг Пуниец проснулся и со всем войском подступил к Локрам. Ганнибал был близко, а сенат далеко. Что же оставалось делать Сципиону? Спрашивать разрешения сената, дабы успеть на пепелище, оставленное Пунийцем от города? Или же на три дня покинуть замиренную провинцию, которой ничто не угрожало в его отсутствие, и тем спасти тысячи соотечественников, десятки тысяч вновь приобретенных союзников и честь римского оружия? В былое время мы восхваляли полководцев лишь за то, что они сумели избежать разгрома от Ганнибала, а теперь предъявляем претензии за победу над ним…

Я оборву эту тему, чтобы закончить ее другой. Все мы умилялись вчера отеческим покровительством, с которым наш принцепс напутствовал Марка Порция в его дебютном выступлении. А почему же мы не спросили, все равно кого — хоть старца, хоть младого — как случилось, что сицилийский квестор находится в Риме, когда его лихорадочно разыскивает полководец? И это накануне великого похода! Неужели некоторые из нас согласны попустительствовать серьезному проступку квестора, дабы только уличить в мелких прегрешениях проконсула? Думаю, хватит об этом.