Сципион. Том 1 - [205]

Если о причинах возникновения инцидента еще можно было строить различные предположения, то его развитием сегодня, уже несомненно, управляли из столицы, и на прицеле, конечно же, был Сципион, иначе локрийцы не посмели бы обратиться в сенат, минуя непосредственного магистрата.

Ко всему прочему добавилась и еще одна неприятность: исчез новый квестор Марк Порций, направленный в Сицилию сенатом в этом году. Сципион был занят напрасными поисками, когда вдруг узнал, что пропавший казначей объявился в Риме и выступает с нападками на своего полководца.

Итак, противники Сципиона предприняли массированное наступление, атакуя его позиции сразу с нескольких сторон. Публий вынужден был тревожно озираться вокруг, гадая, кто же предаст его следующим.

Относительно квестора Сципион с самого начала полагал, что этот шустрый рыжий и зеленоглазый, как кот, крепыш, у которого весьма кстати и прозвище было Катон, подослан ему фабианцами. Но он показался ему уж слишком ничтожной фигурой, чтобы принимать его всерьез. Такой выбор враждебной партии, по его мнению, свидетельствовал о растерянности в ее рядах. Впрочем, сильного противника друзья Сципиона и не допустили бы на ответственную должность, лишь подобная мелочь могла просочиться у них между пальцев. Правда, вскоре Публий убедился, что этот отчаянный рубака со шрамами шестидесятилетнего ветерана на тридцатилетнем теле, успевший помахать мечом в Сицилии и под Нолой в войске Марцелла, отличиться под Тарентом на глазах у самого Фабия, сумевший уцелеть в каннском побоище и будто бы даже переплыть Тразименское озеро, имеет язык еще более острый, чем копье, и заявляет претензии, не соответствующие ничтожности его рода. Верный принятому принципу подбора людей в свое окружение по деловым качествам, а не по фамилиям, Публий и к Катону отнесся с присущим ему доброжелательством, рассчитывая перевербовать его у соперников и сделать соратником, но тот держался дерзко и норовил высмеять дружелюбность Сципиона, выставляя ее как лицемерие. Публий на это лишь снисходительно пожимал плечами, считая, что стрелы такого рода насмешек не способны достичь высот его имени. Но все же Катон раздражал его. Они были противоположностями во всем и при малейшем соприкосновении между ними проскакивала искра. Истинный аристократ душой и обликом с утонченным вкусом и изысканными манерами не мог питать симпатии к грубому пахарю, не скрывающему, а наоборот, бахвалящемуся своей мужиковатостью, который неизменно бранил все возвышенное и красивое, чтобы находить достоинство в невежестве и скупости, оскорблял Грецию и восторгался варварами. И однажды Публий не удержался от ответного выпада вечному оппоненту, он презрительно обронил:

«Наш Порций Катон явно пребывает не в ладах с самим собою и добрые позывы души на корню губит мелочной склочностью. Видно, не только гусь, как говорят, но и кот свинье не товарищ». Услышав намек на неблагозвучность своего имени, а по сути — на убогость происхождения, Катон был уязвлен, что называется, в Ахиллесову пяту, поскольку и без того страдал комплексом неполноценности перед представителем великих Корнелиев. Но и после этого плебей не сдался и с еще большим ожесточением продолжал соперничать с Публием в остротах, хотя проконсул уже потерял всякий интерес к личности квестора и замечал его лишь по необходимости.

Теперь Сципион полагал, что Марк Порций, с самого начала сделав ставку на лагерь Фабия, выступал как его непримиримый враг и конфликтовал с ним для оправдания этой враждебности. Однако сейчас не следовало вдаваться в нюансы психологии квестора, были заботы поважнее. Публий плохо представлял, в чем его может уличить Катон, но вот опасность, которую несло с собою посольство локрийцев, являлась очевидной. Он срочно отправил в Рим к друзьям письма, содержащие некоторые рекомендации по защите на ожидаемом процессе, а для обеспечения им свободы маневра в предстоящей борьбе детально изложил истинное положение вещей в Локрах и Сицилии. Он сообщал, что у него в провинции дела находятся в полном порядке как во взаимоотношениях с союзниками, так и с подготовкой войска, на основании чего советовал своим столичным соратникам чувствовать себя уверенно.

Когда Племиний уже гремел оковами, локрийские послы наполняли Рим стенаниями. Облачившись в скорбные одежды, протягивая навстречу прохожим шерстяные повязки и масличные ветви как символы униженной мольбы, они ходили по улицам, вопия о злодеяниях италийского гарнизона в их родном городе. Римляне, приобщенные к театральному искусству в основном комедиями Плавта, очень популярными в то время, теперь воочию познакомились с греческой трагедией, правда, не в классическом варианте, а в любительском исполнении. Но, невзирая на эти издержки, драматический эффект был огромен. Некоторые старушки, глядя на демонстративные прорехи в одеяниях посланцев несчастного народа, уверовали, что их хитоны разорвал не кто иной, как сам Племиний, и предлагали им туники своих сыновей. Путешествуя по римским холмам, делегация нередко совершала привал в домах Фабиев, Фульвиев, Клавдиев, Валериев и Цинциев, где жалобы поруганных греков находили особенно сочувственный отклик. Их даже выходили провожать толпы клиентов этих родов, которые, повсюду следуя за траурной процессией, услужливо поясняли своим согражданам, слышавшим о жестокости пресловутого легата, что Племиний — это человек Сципиона. Корнелиев и Эмилиев локрийцы избегали, не искали они утешения и в таких нейтральных семьях, как Манлии и Семпронии.