Сципион. Том 1 - [173]

Взгляд ее являл зажигательную смесь аристократической надменности, желания и бесстыдства. Тысяча тайников, составляющих образ красоты, приоткрылась, выпустив невидимые иглы, язвящие мужскую душу. Женщина будто ощетинилась, как еж, приготовившись к борьбе за любовь и наслажденье. Все ее лицо лучилось пряным сладострастием. Она с вызывающей откровенностью положила тонкую руку на пышный узел пояса и распустила его единым порывистым, но грациозным движением, немного повела плечами, и платье рухнуло на пол. На ней не осталось ничего, кроме браслетов и колец. С ее лица брызнула вожделенная улыбка. Глубоким выразительным голосом с некоторым оттенком высокомерия Эмилия сказала: «Красивая у тебя жена, Публий, не правда ли?» Она величаво повернулась в четверть оборота в одну и другую сторону, предлагая безукоризненную чистоту форм своего тела в качестве доказательства к словам, и, усмехнувшись, произнесла: «В этот момент твоим глазам завидуют все настоящие мужи Рима».

Публий вдруг почувствовал себя легко и свободно, плечи его расправились, фигура приняла привычную патрицианскую осанку, и он почти весело, почти искренне воскликнул: «Почему же только глазам! Они завидуют мне. Мои глаза, пальцы и прочее — лишь инструменты, которыми я впиваю блаженство твоей красоты, а истинно насладиться тобою может только моя душа, где суммируются токи всех ощущений!» Он уверенно сделал шаг вперед, и она роскошно упала на ложе. Сейчас Публий почти любил ее в благодарность за то, что она избавила его от тяжкого в нынешнем положении ритуала и сама решительно перешагнула через преграду, отделяющую невесту от жены.

Через несколько мгновений он уже забылся в объятиях природной страсти и в безудержном порыве изливал накопленный потенциал неразделенных чувств, выражая языком любви все муки, претерпленные им из-за Виолы. Он уже не сознавал, кто перед ним, а помнил лишь, что это — женщина, и, яростно терзая Эмилию, мстил в ее лице всему женскому роду за обиду непонятой любви.

Эта ночь казалась ему продолжением кошмарных снов, преследовавших его во время болезни в Испании. Но когда он выплеснул в неистовстве страстей излишек недобрых сил, то сквозь мглу изнеможения увидел в душе зарницу долгожданного рассвета, пришедшего к нему одновременно с приближеньем дня, только что тронувшего небеса восходящими издалека лучами, и ощутил внутреннее очищение. Испанские чары наконец-то рассеялись. Однако едва он издал вздох облегчения, как вдруг вспомнил о существовании свидетеля сцен его своеобразных ночных откровений и впервые за многие часы подумал об Эмилии. Представив, что она должна была перенести, разделив с ним хаос его сумбурных чувств вместо нежных ласк, достойных первой брачной ночи, он содрогнулся.

Готовясь к утру, небо медленно смывало с себя черноту, узкое окно в стене у потолка светлело, но в комнате еще было темно. Эмилия дышала размеренно и ровно, тем не менее, Публий знал, что она не спит. Он мучительно раздумывал, как с ней объясниться, но, не найдя слов, мягко привлек ее к себе и чистым светлым поцелуем, совсем не похожим на предыдущие, попросил у нее прощения. При этом он даже во мраке почувствовал ее улыбку. Затем они согласованно притворились спящими и встретили день в мирных объятиях.

Раб аккуратно стукнул в дверь и, когда Публий отозвался, сообщил, что в атрии уже стали собираться гости, а у вестибюля толпятся клиенты. Эмилия помогла мужу завернуться в тогу, любовно уложила несколько десятков искусных складок, пульсирующих и переливающихся одна в другую при каждом движении, словно струи сложного фонтана, после чего Публий вышел к гостям, а в спальню вбежали две рабыни и занялись туалетом молодой матроны.

Некоторое время Публий отвечал на веселые шутки гостей по поводу его нового положения, сегодня уже почти не тяготясь многочисленным обществом. Потом в атрий вошла Эмилия, свежая и румяная, будто после здорового полноценного сна, и молодых, поздравив еще раз, начали осыпать подарками. Видя, как беззаботно улыбается его жена, с какой изящной непосредственностью она радуется незатейливым дарам, Публий и себя почувствовал счастливым. Когда родственники и друзья собрались в полном составе, хозяин дома пригласил их в триклиний на утреннюю трапезу. Сам же он, пока гости располагались на ложах, вышел за порог и, сколько мог, уделил внимание простому люду.

На пиру Сципион предстал перед публикой в привычном для нее свете и очаровал всех остроумием и весельем. Эмилия очень умело подхватила его тон и солировала в беседе попеременно с мужем. Увлекшись импровизированным спектаклем этого дуэта, гости восхищенно переводили взгляды с Эмилии на Публия и наоборот, теряясь в догадках, кто из них настоящий Сципион.

Однако к полудню бессонная ночь дала о себе знать, молодые утомились, и пирующие оставили их в желанном одиночестве. Но они не смогли уснуть: возбуждение превосходило усталость. Сидя на ложе, Эмилия лениво перебирала подарки и из-за опущенных ресниц поглядывала на мужа. Публий полулежал рядом и откровенно любовался Эмилией, чертам которой полумрак спальни придавал дух женской тайны, каковой не было в действительности. Временами ему даже казалось, что какая-то линия в облике его жены напоминала Виолу, и он вздрагивал. Эти женщины выражали противоположные типы красоты, но обе они в своем роде являлись совершенством, и в том было их сходство, их роднило сознание собственных достоинств, придающее осанке и движеньям особую стать. В эти мгновения Публий чувствовал душевную боль, но уже не такую острую, как накануне, теперь раны его затянулись, и воспоминания о прекрасной иберийке ударялись в его сердце глухо, словно копье через панцирь.