Сципион Африканский - [15]
После Тразимен римляне ждали самого Ганнибала в городе с минуты на минуту. С удивлением они узнали, что он внезапно поворотил и увел войско на плодородный юг. Ганнибал был, видимо, удивлен не меньше. Он ждал, что римляне пошлют к нему послов просить мира. По словам Ливия, глядя с вершины Альп на расстилающуюся у его ног Италию, он сказал: «Отныне все пойдет, как по ровному отлогому склону: одна, много две битвы отдадут в наши руки и в нашу власть кремль и столицу Италии» (Liv., XXI, 35, 9).
Между тем Ганнибал выиграл уже третью битву, а римляне все еще не признавали себя побежденными. Значит, генеральное сражение еще впереди. И он с нетерпением ждал его. На пышных полях юга, где люди и животные отдохнули и залечили свои раны, он делал все, чтобы вызвать римлян на новую битву. Он сжигал все на своем пути, разорял деревни, но ничто не могло заставить Фабия отступить от принятого решения. Диктатор довольствовался тем, что шел по пятам за карфагенянами, избивая отставших и фуражировщиков. Несколько раз удалось Фабию поставить Ганнибала в весьма затруднительное положение. Однако судьба не дала диктатору в спокойствии довести свою линию до конца.
Буря недовольства поднималась против его политики. Она была позорна для римского оружия, она разоряла страну, она лишала тысяч крестьян крова и пищи. Вот почему трибуны, одни сохранявшие свободу слова при диктаторе, ежедневно на Форуме осыпали его упреками, как труса, даже предателя. Ганнибал об этом узнал. Теперь он нашел средство, как убрать со своего пути полководца, мешавшего его планам. Пуниец начал вести себя так, чтобы у римлян возникло подозрение, что он в сговоре с их военачальником. Так, грабя и сжигая все на своем пути, он, однако, стороной обошел имение Фабия, словно щадя его (Plut. Fab., 7). Узнав об этом, трибуны были просто вне себя. Кончилось тем, что Фабия фактически лишили полномочий, во всяком случае — вещь неслыханная! — уравняли с ним в правах начальника его конницы Марка Минуция, сторонника решительных действий. К счастью, Минуций не успел наделать больших бед. Очень скоро он попал в отчаянное положение, из которого его спас сам Фабий. Пристыженный Минуций передал ему свои полномочия. Но срок диктатуры Фабия уже подошел к концу, а народ снова кричал о необходимости решительных действий.
И без того растревоженную толпу разжигали демагоги. Во главе их стоял некий Гай Теренций Варрон, тот самый трибун, который постоянно нападал на диктатора. Патриции с отвращением рассказывали, что он сын торговца-мясника из лавочки и мальчишкой сам помогал отцу в этом «низменном, рабском, грязном занятии» (Liv., XXII, 25, 18–19; ср. Val. Max., III, 4, 4). Он был самонадеян и умел заискивать перед народом (Plut. Fab., 14). Сейчас он без устали кричал на площади, что разобьет Ганнибала, как только его увидит (ibid.). Вот этого-то Варрона народ избрал консулом.
Сенат был в ужасе от этого выбора. Ему казалось, что это второй Фламиний. Чтобы спасти положение, вторым консулом решили выдвинуть Люция Эмилия Павла. То был, по общему мнению, достойный и благородный человек, происходивший из древнего патрицианского рода. Но за несколько лет до начала злосчастной войны он вместе с Ливием был консулом, и обоих их после блестящего триумфа ложно обвинили в утайке денег. Опозоренные судом, они удалились от дел. Но каждый вел себя по-своему. Гордый и мстительный Ливий возненавидел римский народ и отрекся от него, а мягкий Эмилий впал в глубокое уныние. Сейчас его честность и опытность в военном деле заставили отцов остановить свой выбор именно на нем. Запуганный судебным приговором Эмилий с робостью слушал сенаторов. Только чувство долга перед родиной, которое он считал необходимым ставить выше всего, заставило его взяться за это опасное и неблагодарное дело: обуздывать безумие товарища. Уезжая из Рима с тяжелым сердцем, он обещал Фабию сделать все, чтобы не давать боя Ганнибалу.
«Когда я думаю только о себе, Фабий, — сказал он на прощание, — то для меня вражьи копья лучше нового суда сограждан. Но коль скоро таковы нужды государства, я предпочту, руководя войском, услышать похвалу от тебя, нежели от всех прочих, навязывающих мне противоположные решения» (Plut. Fab., 14).
Оба консула, утонченный аристократ и бывший лавочник, вместе отправились в Апулию навстречу Ганнибалу. Варрон был настолько безумен, что настоял, чтобы они командовали поочередно — день Эмилий, день — Теренций (Plut. Fab., 15). Ганнибал делал все, чтобы вызвать их на бой. Сначала это ему не удавалось из-за твердости Эмилия. Варрон рвал на себе волосы, крича, что его лишают великолепного триумфа. Но долго так продолжаться не могло. Командование перешло к Варрону, и он решил дать битву.
Противники расположились у местечка Канны возле реки Ауфид. У Ганнибала было 40 тысяч пехотинцев и 10 тысяч всадников, римская армия насчитывала более 80 тысяч воинов. Но искусство полководца свело на нет все эти преимущества. Римляне опять были выданы врагу безумным военачальником. Говорят, Ганнибал, глядя на расположение войск, заметил: «Мне было бы еще удобнее, если бы он передал мне их связанными» (
