Сципион Африканский - [10]
Дети Барки жили то среди суровых скал, терпя холод, зной и лишения, то в окружении сказочных богатств в золотом дворце. Эта жизнь навсегда оставила на них свой отпечаток: в них жила страсть к золоту и они имели вид грубых солдат (Polyb., XV, 19, 3–4; Cic. De or., II, 75). Гамилькар «воспитывал их, как львят, натравливая на римлян» (Zon., 8, 21). Самое яркое воспоминание детства Ганнибала было таково: отец подвел его, тогда крохотного мальчика, к жертвеннику и велел протянуть руку и поклясться, что он всегда будет врагом римскому народу (Polyb., III, 11; Liv., XXXV, 19; Nep. Hann. 2, 1–6).
И старания Гамилькара увенчались успехом: сыновья его отвагой и дерзостью напоминали львов. Но старший, Ганнибал, намного превосходил своих братьев. Ему было 26 лет, когда солдаты выбрали его главнокомандующим в Иберии. «Никогда еще душа одного и того же человека не была так равномерно приспособлена к обеим столь разнородным обязанностям — повелению и повиновению… Не было такого труда, от которого он уставал телом или падал духом. И зной, и мороз он переносил с равным терпением; ел и пил ровно столько, сколько требовала природа, а не ради удовольствия; выбирал время для бодрствования и сна, не обращая внимания на день и ночь — покою уделял лишь те часы, которые у него оставались свободными от трудов; при том он не пользовался мягкой постелью и не требовал тишины, чтобы легче заснуть; часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спит на голой земле среди караульных и часовых. Одеждой он ничуть не отличался от ровесников; только по вооружению да по коню его можно было узнать. Как в коннице, так и в пехоте он далеко оставлял за собой прочих, первым устремлялся в бой, последним оставлял поле сражения. Но в одинаковой мере с этими высокими достоинствами обладал он и ужасными пороками. Его жестокость доходила до бесчеловечности, его вероломство превосходило даже пресловутое пунийское вероломство.[20] Он не знал ни правды, ни добродетели, не боялся богов, не соблюдал клятвы, не уважал святынь» (Liv., XXI, 4, 3–9).
Эта блестящая характеристика принадлежит Ливию. Но Ливий жил несколько веков спустя, образ Ганнибала стал для него хрестоматийным. Не то Полибий. Будучи почти современником событий, он живо ощущал как бы дыхание Ганнибала, видя его друзей и врагов. К тому же он наделен был острым критическим умом и не верил ни славословиям восторженных почитателей, ни хуле недругов. Он хотел представить себе не героя и не изверга, а живого человека. Он беседовал с его соратниками, с карфагенянами и варварами, с римлянами, помнившими его, стремясь постичь таинственный характер этого страшного человека, державшего некогда в руках судьбы мира. Все отдавали должное его талантам, и Полибий особенно восхищался той мрачной энергией, которая была его отличительной чертой. «Единственным виновником, душой всего, что претерпели и испытали обе стороны, римляне и карфагеняне, я почитаю Ганнибала… Столь велика и изумительна сила одного человека, одного ума» (Polyb., IX, 22, 1–6).
Другой чертой его, которую признавали все, была чрезмерная жестокость (Polyb., IX, 26, 8; 22, 8). В глазах людей он был виновником чудовищных преступлений, совершенных в Италии. О его свирепости ходили какие-то страшные слухи; в этих рассказах было что-то жуткое, потустороннее, словно это был не человек, одержимый идеей, а некий воплощенный демон, существо не нашего мира. Так, говорили, что он заваливал рвы телами пленных и его воины проходили по этим живым мостам; что он закапывал людей в землю по пояс, а вокруг раскладывал огонь (Cat. Or. frg. 193); что он и его сподвижники ели человеческое мясо. С этой нечестивой пищей он будто бы связывал победу над римлянами. Видимо, в основу этих слухов легли какие-то реальные события, ибо даже такой рационалист, как Полибий, не отрицает самого факта. Быть может, Ганнибал и его воины принесли какую-то страшную клятву ненависти к Риму, воззвали к подземным богам и скрепили верность человеческой жертвой, мяса и крови которой вкусили. Может быть, это был какой-то жестокий религиозный обряд, карфагенский или иберский. Но Полибий склонен был толковать все это рационалистически. Он говорит, что один из друзей Ганнибала, славившийся особенной жестокостью, посоветовал ему самому и воинам привыкнуть питаться человеческим мясом, так как без этого ему не покорить Рим. Ганнибалу это предложение очень понравилось, но он все-таки, как ни старался, не мог есть человечину (Polyb., IX, 24). Этот же друг, по словам Полибия, был вдохновителем большинства совершенных в Италии злодеяний. Поэтому историк склонен оправдывать Ганнибала тяжелыми обстоятельствами и советами злых друзей.
Зато, к сожалению, слишком верно, что он был чрезмерно алчен, даже для карфагенянина. Полибий считает это тяжким его пороком. Он сообщает любопытный рассказ: «Говорят также, что Ганнибал был чрезмерно корыстолюбив и был в дружбе с корыстолюбивым Магоном… Сведения эти я получил от самих карфагенян… С большими еще подробностями я слышал это от Масиниссы,
