Считаные дни - [67]
Он стоит спиной к ней с пакетами в руках, смотрит на пустую кровать, одна половина которой — с его стороны — аккуратно застелена, а вторая в полнейшем беспорядке, простыня скомкана, одеяло наполовину сброшено на пол.
— Привет, — выдавливает из себя Ингеборга.
Он оборачивается. Его волосы все еще влажные после душа, который он, должно быть, принял, пока она разлеживалась, пахнущая несвежим бельем, мучаясь от головной боли, в его кровати.
— Ингеборга, — говорит он. — Я уж испугался, что ты ушла.
Он улыбается. Его улыбка или, может быть, то, как он произносит ее имя, пронизывает Ингеборгу насквозь, появляется ощущение, которое она не помнит, когда испытывала в последний раз, и в тот же момент ей приходит в голову, что она забыла, как его зовут.
— Я кое-что купил на завтрак, — продолжает он и ставит пакеты на стол. — Ты ешь яйца?
Он запускает руку в пакет, и Ингеборга говорит:
— Нет, я веган, не ем ничего животного происхождения и ничего, что когда-то было живым.
Она увидела в одной телепрограмме прямо перед отъездом из Бергена, как напыщенная дама-веган высокомерно и тоном, не терпящим возражений, рассказывала, почему никто не должен есть мясо, яйца, рыбу, молоко, мед или другие продукты животного происхождения; Ингеборга тогда расхохоталась, а все остальные в общежитии посмотрели на нее с удивлением, может, они подумали, что она осуждает все это, или просто удивились, услышав ее смех, они, должно быть, вообще позабыли, как он звучит.
И вот теперь он стоит у кухонного стола с коробкой яиц в руках. Лицо его медленно вытягивается, и Ингеборга поднимает руку.
— Прости! — говорит она. — Я просто пошутила.
Дурацкая шутка, даже идиотская, но он смеется, отставляет яйца в сторону на столе.
— Вот ты, значит, какой, — произносит она, — из тех, что смеются над веганами.
— Нет, не над, а вместе с веганами, — парирует он.
Улыбается, встает на цыпочки и осторожно извлекает две миски с полки над раковиной.
— Принципиальная разница, — замечает она.
Он разбивает яйца о край миски, быстро, одной рукой, и еще одно воспоминание из вчерашнего дня всплывает в ее памяти — как они отпирали дверь и поднимались сюда, и она потеряла равновесие на лестнице и уже была готова упасть, но его рука подхватила ее, она оказалась такой теплой, такой живой, и Ингеборга должна была, само собой, как-то об этом сказать, что-то пошутить насчет того, что он доктор с теплыми руками. Стыд обжигает ее, а он подхватывает с кухонного стола солонку и, немного сутулясь, солит содержимое миски.
— Мне стоило лечь на диване, — говорит он, — но это было совершенно безнадежно, он слишком короткий. Но я пристроился на самом краешке, занял не слишком много места.
Он смотрит на кровать, и щеки его заливаются румянцем. Потом поворачивается к ящику и копается, отыскивая венчик. Она чувствует острое желание подойти к нему, положить руку на золотистую щеку, она думает, насколько это могло быть по-другому, если бы она все не перевернула вверх дном.
— Я совсем забыл спросить, как лучше приготовить яйца, — говорит он, — но теперь в любом случае будет омлет.
— Больше всего люблю омлет, — признается она.
— Правда? Я тоже.
Он принимается взбивать яйца, причем левой рукой, она обращает на это внимание, словно в том, что он левша, есть что-то решающее, что их объединяет.
— Телефон звонил, — говорит она, — когда ты выходил.
Она кивает на мобильный, лежащий рядом с ним на столе, он на него даже не взглянул, не то что она.
— Я обнаружил, что забыл телефон, когда подъезжал к стадиону, — отвечает он. — Но решил, не ехать же на велосипеде обратно, все равно зайти в магазин — дело нескольких минут.
Он достает из ящика стола чайную ложку, опускает ее в миску, слегка наклоняясь над ней, чтобы попробовать подцепить маленький осколок скорлупы, который упал туда, когда он разбивал яйца.
— Я думал оставить тебе записку, — продолжает он, — но казалось, что ты спала очень крепко.
«Спала крепко», — повторяет про себя Ингеборга. Что он имеет в виду? Что она храпела? Или пускала слюни. Или плакала; может, она плакала ночью?
— На экране было написано «Эва», — говорит она.
Он не отвечает. Раздается тонкий скрежещущий звук, когда он медленно и сосредоточенно подтягивает кусочек скорлупы к краю миски, шея у него широкая и безволосая.
— Это твоя девушка?
Он выпрямляется.
— Бывшая. Теперь все закончилось.
Он смотрит на нее и опускает чайную ложку в миску. Короткое звяканье, его слова звучат убедительно.
— А ты?
— Что я?
— Ну, у тебя есть парень?
Он пристально смотрит на нее, глаза у него такого же синего цвета, что и футболка, Ингеборга думает, что их оттенок совпадает с самыми светлыми полосками на его вязаном свитере.
— Нет, — говорит она. — Если не считать того вегана, с которым я замутила.
Он смеется. Уже давно она не чувствовала себя такой остроумной, уже очень давно она не знакомилась кем-то без недостатков. Он продолжает смеяться, отыскивая сковороду, ставит ее на конфорку; Ингеборга наблюдает за его руками, когда он поворачивает вправо ручку на плите. Может ли она сказать все как есть, признаться, что не помнит его имени?
— Нам бы еще лук-порей, — произносит он, — по-моему, у хозяев квартиры он растет на клумбе перед домом, но вопрос в том, входит ли поедание лука с клумбы в стоимость аренды.
Жизнь Лизы Хоули складывалась чудесно. Она встретила будущего мужа еще в старших классах, они поженились, окончили университет; у Эриха была блестящая карьера, а Лиза родила ему двоих детей. Но, увы, чувства угасли. Им было не суждено жить долго и счастливо. Лиза унывала недолго: ее дети, Тео и Джульетта, были маленькими, и она не могла позволить себе такую роскошь, как депрессия. Сейчас дети уже давно выросли и уехали, и она полностью посвятила себя работе, стала владелицей модного бутика на родном острове Нантакет.
В этом романе рассказывается о жизни двух семей из Северной Каролины на протяжении более двадцати лет. Одна из героинь — мать-одиночка, другая растит троих дочерей и вынуждена ради их благополучия уйти от ненадежного, но любимого мужа к надежному, но нелюбимому. Детей мы видим сначала маленькими, потом — школьниками, которые на себе испытывают трудности, подстерегающие цветных детей в старшей школе, где основная масса учащихся — белые. Но и став взрослыми, они продолжают разбираться с травмами, полученными в детстве.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Роман, написанный поэтом. Это многоплановое повествование, сочетающее фантастический сюжет, философский поиск, лирическую стихию и языковую игру. Для всех, кто любит слово, стиль, мысль. Содержит нецензурную брань.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.