Считаные дни - [65]

— Имя Иван мне нравится, — признается она, — оно такое, можно сказать, интернациональное.

Она бросает быстрый взгляд на его отражение в зеркале и добавляет:

— Или… ведь вы же норвежец, да?

— Да, — кивает Иван, — я — да.

Она промакивает руки двумя бумажными салфетками, третьей протирает кран. В ванной висит целая инструкция о том, как это делать. «Процедура правильного мытья рук» — десять или одиннадцать пунктов; Ивану стало нехорошо от чтения этих пунктов, когда вчера он сидел и пытался оправиться, еще и потому, что он задумался об истории, которую однажды видел по каналу «Дискавери» — о больничных бактериях, — нет места, где проще подхватить инфекцию, чем в больнице, объяснял корреспондент, и еще там показали кадры, от которых кровь стынет в жилах.

Сольвейг Хелене выбрасывает бумажные салфетки в мусорное ведро. Иван ерзает в кровати, он думает обо всех, кто лежал в ней до него, кто-то наверняка умер, биологические жидкости покидают тело, когда пациент делает последний вдох, теплый поток мочи и испражнений медленно пропитывает матрас, на потолке над Иваном точки двигаются и образуют новый узор, Иван закрывает глаза, но точки продолжают свой танец и здесь; мерцающие падающие звезды под веками, и все же это ерунда по сравнению с тем, что его ждет: узкая тюремная камера, светло-зеленые стены.

— С вами все в порядке? — беспокоится Сольвейг Хелене.

Иван крепко зажмуривается, он чувствует, что вот-вот заплачет. Они все о нем так и говорят, что он только и делает, что льет слезы, все истории, рассказанные матерью, — о том, как он плакал, будучи ребенком, безостановочно, безутешно, да и потом — то же самое: что он был как маленький, Наталия так и сказала, когда уходила весной: «Ведь не могу же я жить с ребенком, ты сам-то понимаешь?»

— Иван! — окликает его Сольвейг Хелене.

Голос ее совсем близко, теперь Иван чувствует руку рядом на матрасе, она приближается к его плечу, так что он ощущает тепло, но почему же Сольвейг Хелене его не боится? Она же наверняка знает, что он натворил?

— А вы не хотите принять душ? — интересуется она. — В ванной есть табуретка, вы можете сесть, а я помогу вам помыться.

Тут он открывает глаза.

— Нет, — он мотает головой. — С этим я справлюсь сам.

— Ну и хорошо, — соглашается Сольвейг, — так и сделаем.

Она открывает дверь в ванную, потому что и это у него есть — отдельная ванная комната. Она снимает с крючка у туалета халат, синий потрепанный махровый халат, который ему выдали в больнице, и пока Иван медленно садится в постели, он отчетливо представляет себе, как заходит в ванную, открывает окно под потолком, вылезает, а затем просто идет — вперед к свободе, в мир без стен, дыша полной грудью.

Сольвейг протягивает Ивану больничный халат и на мгновение склоняется к нему, и он чувствует исходящие от нее запахи — легкий аромат духов и еще чего-то молочного.

— Я сказала им, что они могут не надевать наручники, — шепчет она, — тем ребятам, что дежурят снаружи.

— Ого, — только и говорит Иван.

Сольвейг Хелене тихо хихикает и бросает взгляд на дверь.

— Они все же очень славные ребята, — продолжает она, — и просто делают свою работу. Но я им сказала, что, во-первых, вам ввели снотворное, а во-вторых, вы — сама добропорядочность.

Сольвейг Хелене смотрит на него с улыбкой, она так близко, и Иван задерживает на ней взгляд до тех пор, пока ее яблочные щечки не краснеют.

— Ой, — спохватывается Сольвейг Хелене и резко выпрямляется, — я же совсем забыла дать вам вот это.

Она поворачивается к тумбочке и приподнимает маленький пластиковый стаканчик с лекарствами.

— Что это? — удивляется Иван.

— Обезболивающее. Мы собираемся дать вам с собой еще некоторые лекарства, чтобы у вас были на первые сутки, если понадобится.

Она протягивает ему стаканчик. Две круглые нежно-розовые таблетки — что это на самом деле? Достаточно ли их для того, чтобы его сознание затуманилось? Неужели они этим здесь занимаются? Отупение и чувство сдавленности, может быть, это не из-за боли, а из-за снотворного?

— Ничего, если я приму их после завтрака? — спрашивает Иван. — У меня будет урчать в животе, если я выпью их на голодный желудок.

— Ну конечно же! — восклицает она и ставит стаканчик с таблетками обратно на тумбочку. — Пока вы будете принимать душ, я принесу вам завтрак.

Он опирается на Сольвейг Хелене, когда она поддерживает его по дороге в ванную. Сегодня ему двигаться гораздо легче, Иван сразу замечает, что и руки, и ноги больше не кажутся одеревеневшими, но он все же прислоняется к ней, позволяет ей поддерживать себя, ее тело такое теплое под халатом, из-за большого живота она ходит широко расставляя ноги в больничных сандалиях, немного вперевалку.

— Ну вот, — говорит Сольвейг Хелене, она кладет на раковину полотенце, белое с голубым логотипом поперек. — Если вдруг закружится голова, садитесь вон туда, на стул, и нажмите кнопку вызова, ладно?

— Есть, шеф! — улыбается Иван.

— Договорились, — отвечает Сольвейг Хелене и смеется.

Что-то напевая себе под нос, она выходит из ванной. Иван склоняется над раковиной, и когда поднимает голову, ему кажется, что он видит в зеркале самого себя в детстве: на него пристально смотрят серьезные глаза боязливого двухлетнего ребенка. Иван поворачивает голову, оглядывает окошко на скате крыши и понимает, что оно слишком маленькое. Как это он предполагал, что сможет пролезть в него и спуститься на землю через три этажа? Махровый халат скользит на пол, он освобождается от нижнего белья, поперек трусов также стоит логотип, они надели их на него вчера, к счастью, тогда дежурила другая медсестра, постарше, она обыденно рассуждала о погоде, стаскивая с него исподнее. «Как здорово было сегодня увидеть солнце», — непринужденно заметила она, протирая губкой его интимные места.