Считаные дни - [66]

Когда он включает душ, холодная струя ударяет ему в грудь. Иван вздрагивает и отскакивает в сторону, но ему приходится вернуться обратно под холодные потоки воды, чтобы отрегулировать температуру, душевая занавеска липнет к ногам, вода с компресса на лбу течет в глаза, а в самой кабинке очень тесно. Когда он намыливается, занавеска прилипает к спине, ягодицы упираются в стену, стоит ему наклониться вперед, и что-то еще шевелится там, под сливным отверстием, Иван думает, сколько еще человек стояло в этой душевой кабине, прислонившись именно к этому участку на светло-зеленой стене. Он упирается в нее ладонями, и стена не двигается, не наступает на него, так просто кажется.

Потом он достает из маленького стаканчика на тумбочке две таблетки. Что именно она сказала охранникам, дежурившим на входе? Что его следует усыпить до того, как машина поедет обратно? Неужели это тот самый план, который они придумали, — дать ему снотворное и закрыть его внутри? Из коридора доносится какое-то металлическое лязганье, кто-то проходит мимо с тележкой; Иван кладет руку на грудь, сквозь махровую ткань халата чувствует биение сердца и считает. Потом он выдвигает верхний ящик тумбочки, и туда, в дальний угол, за томик Нового Завета в черном кожаном переплете прячет две таблетки. Иван едва успевает задвинуть ящик обратно, как за его спиной в дверях раздается звяканье подноса с завтраком.

— Ну вот, Иван, — говорит Сольвейг Хелене, спиной открывая дверь в палату, — вот вам какао и теплые булочки.

— Ой! — восклицает Иван. — Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — отвечает Сольвейг Хелене, — должно же быть еще что-то хорошее, раз уж это ваш самый последний день у нас.

Она улыбается, аккуратно внося поднос в комнату, держа его над большим животом, и с того момента, как Иван отправится обратно в тюрьму в сопровождении охранников, именно эти слова он будет вспоминать и прокручивать в голове — «ваш самый последний день».

%

Просыпаясь, она вздрагивает, ей кажется, что она забыла что-то очень важное. Голова ноет. Одеяло на другой половине кровати заправлено, светлая фланелевая простыня с тюльпанами разных цветов. Ее туфли аккуратно стоят у двери, неужели это она сама поставила их туда? На спинке стула у кухонного стола висит его вязаный свитер — полоски двух разных оттенков синего; она смутно помнит, как прижалась лицом к этому свитеру, когда он вел ее домой или сюда — к нему.

Из крана на кухне капает вода. Чьи-то шаги раздаются в комнате наверху. Сколько же она выпила? И где он сам? Смутное воспоминание о том, как она попросилась прилечь где-нибудь на диване, что прислонилась к нему поверх каких-то бесконечных подушек, а что было потом? Ингеборга откидывает одеяло, чувствует удушливый запах собственного тела, но она по-прежнему в одежде, ремень на джинсах затянут, как положено, темно-красный топ так и остался на ней, и даже шерстяной кардиган, застегнутый на все пуговицы.

Что-то слабо поскрипывает в матрасе, когда она выбирается из постели. На кухонном столе остались два пустых стакана, и, судя по белесым потекам на стенках и на дне, они не пили ничего крепче молока. И тут раздается звонок. Она пугается резкого звука, хотя это даже не ее телефон, мелодия другая, менее настойчивая, чем та, что она выбрала для себя, но она все же вздрагивает, стук в висках отдается в затылке, на экране мигает «Эва», и Ингеборга оглядывается по сторонам в поисках собственного мобильного, ведь она никогда не засыпает, не положив его на ночной столик и не включив звук на полную громкость. И где же он теперь?

Свой анорак она обнаруживает в маленьком коридорчике висящим на одном из крючков, рядом с темно-синей всесезонной курткой, телефон лежит в кармане, никаких пропущенных звонков, сообщений, никаких внезапных смертей или других плохих новостей. Часы в верхнем углу экрана показывают девять девятнадцать. Она открывает календарь, на сегодня нет никаких договоренностей, если только она сама не позабыла добавить их в список дел.

Дверь в ванную приоткрыта, но она все же стучит. Пушистое маленькое полотенце висит справа от раковины, другое — побольше — перекинуто через стенку душевой кабины, в ванной витает облако пара, он стоял здесь и принимал душ, он отправился на работу, надеясь, что, когда он вернется домой, она исчезнет?

Она долго сидит на унитазе. Пахнет чем-то кислым, перебродившим, потом она выдавливает зубную пасту из тюбика в стаканчике и принимается водить по зубам, такое впечатление, что они покрылись шерстью. Когда Ингеборга склоняется над раковиной и полощет рот под струей холодной воды, она замечает, как боль пульсирует в голове — ото лба к затылку и спускается дальше на шею. Ингеборга садится на корточки и копается в шкафчике под раковиной: запечатанные упаковки туалетного мыла и бритва, а вдалеке — щетка для волос, пачка парацетамола. Она берет две таблетки, ей приходится разломить их пополам, чтобы проглотить, и когда ощущает, как последняя сухая половинка таблетки медленно скользит вниз к желудку, она вспоминает про снотворное. Острое и стыдное воспоминание от вчерашнего вечера, в одно мгновение, когда он вышел в туалет, она выхватила из сумки коробочку с таблетками, сунула одну из них в рот и запила пивом, или что там она пила — водку? Ей все равно пришлось откинуть голову назад, чтобы проглотить таблетку, это она помнит, как сделала резкое и сильное движение головой, как от этого у нее еще больше поплыло перед глазами. Ингеборга подставляет лицо под струю холодной воды и в этот момент слышит какое-то движение у входной двери.