Считалка - [9]
Пятница
У тебя губа разбита, сказала Нинцо, протянула мне смоченный платок. Приложи. Скажи, сказала я, слезы ручьем текли из глаз. Скажи, он правду сказал? Приложи, распухнет, Нинцо отвела взгляд. Скажииии! завыла я. Скажи! Нет, сказала Нинцо. Поклянись, сказала я. Нет, говорю. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Скажи, Нинцо, скажи, причитала я. Я все равно с тобой не раздружусь, только скажи. Говорю же – нет. Нинцо изменилась в лице. Нет, нет, нет! Она вырвала у меня из рук платок, наклонилась над лопнувшей трубой и смочила. Ладно, сказала я. Я все равно твоя подруга, Нинцо. Нинцо отвернулась. Приложи. Приложи, пока холодное. Распухнет, что матери наплетешь? Она и не заметит, сказала я. Ничего уже не замечает. Ну всё, пошли. Погоди, сказала Нинцо. Смочила под струей руки и провела по моему лицу. Вывалялась, вся морда в подтеках. Еще раз набрала в пригоршню и умыла меня. Я заглянула ей в глаза. Она отвела взгляд. Нинцо! Я с трудом проглотила ком в горле. Что? сказала она, даже не взглянула. Я никому не скажу про блокпост. Нинцо отвернулась, подошла к трубе, намочила руки и провела по волосам. А котенок? спросила я, огляделась. Не знаю, убежал, наверное, повернулась ко мне. Когда мы упали, он убежал. Ничего, сказала я, попыталась улыбнуться. Все равно шелудивый был…
Четверг
От мужчины пахло резко и грубо. Голодные мы, дяденька, пошли грибов набрать, сказала Нинцо. Я тебе не дяденька! Очень от него разило. Извини, дяденька, сказала Нинцо, опять случайно у нее вырвалось. Нинцо! я ткнула ее локтем. Взглянула на меня. Глаза у нее были расширенные, наверное, у меня тоже. Я сжала ее руку и тут же: Молчать! крикнул мужчина. Чтоб у меня ни звука! Скажи-ка, девочка, сколько тебе лет? сказал второй. На нем была другая форма. Он открыл дверцу шкафа, спросил напарника: Хочешь? Да ну ее! Глотку дерет, сказал тот и повторил: Я спрашиваю, сколько тебе лет? Тринадцать, сказала Нинцо, еле слышно проговорила. А тебе, гого? И мне, сказала я. Мне тоже тринадцать. Да ну! удивился. И тебе? Мы одноклассницы, сказала Нинцо. Такие большие девочки, сказал мужчина, и не знаете, где можно ходить, где нельзя. Не знаете, что тут происходит? Не знаете?! Какие, блин, грибы, что за грибы, ёб вашу мать! закричал он. Уймись, псих, побереги нервы, сказал второй, в форме. Нет, ты мне скажи, какие на хуй грибы? Про какие грибы она говорит? Что за грибы, мать их! Когда нас тут перебьют, не знаешь, сидишь, ждешь, а они по грибы ходят. Он встал. Налей свою дрянь, мать ее! Грибы! Что за грибы? Возле стояла наша корзина, случайно задел ее ногой. Нинцо сильней сжала мою руку. Мы не знали, дяденька, сказала я. В доме ничего нет, а кушать хочется. Братишка маленький плачет все время. А у нее бабушка, больная, тоже кормить надо, вот и решили грибов набрать. На нашей стороне не нашли ничего, все выбрано, не заметили, как с дороги сбились, заблудились, а по эту сторону места незнакомые. Ну, хорошо, хорошо, тебе, может, и поверю, сказал мужчина и посмотрел на грудь Нинцы. Но про нее не скажешь, что она голодает. Нинцо ссутулилась, как могла, ужалась. Вообще-то, первый еще раз пнул ногой корзину и поднес стакан ко рту – эти грибочки не похожи на свежесобранные. Нинцо стиснула мне руку, я ногтями впилась в ее ладонь. Их обыскали? спросил второй. Да, сказал первый. Ничего не нашли. Да и что может быть у деревенских соплячек. Грибы, первый наконец влил в себя стакан, грибы! Вам тут что, школа? Детский сад? Грибы. А про войну забыли? Нет, мы не забыли, сказала я. Мой отец воюет. И ее тоже. Твой отец? Как твоя фамилия? Кто вы вообще такие? Как звать? сказал второй. Я Кетевана Гардавадзе, дочка Бори Гардавадзе. А я Нино Рогава, сказала Нинцо и слегка отпустила мою руку. Рогава? переспросил тот, что в форме, и взглянул на напарника. Да, сказала Нинцо. Имена у вас, скажу вам, второй закатил глаза, прямо как у святых[3]! Кем ты доводишься Отии Рогаве? Тот, что в форме, еще раз посмотрел на Нинцу, потом на напарника. Дочка, сказала Нинцо и почти отпустила мою руку. Дочка?! Они одновременно переглянулись. Теперь я сжала руку Нинцы. Ладонь у нее была мокрая. А они перевели взгляд на меня и снова на Нинцу. Дочка? повторил тот, что в форме. Нинцо глянула на меня. Нинцо, прошептала я чуть слышно. Нинцо опять взглянула на меня, потом на них, слабо оттолкнула меня. Что? Что? Что такое происходит? сказала она. Почему так на меня смотришь, дяденька? Как? спросил тот, что в форме. Он растерялся. Непонятно смотришь. Голос Нинцы упал до шепота. Почему у тебя такое лицо? Что? С моим отцом что-то случилось? А? С ним что-то случилось? Они опять переглянулись, а Нинцо вдруг, аааааааааааааааа, завопила, ааааааа, и со стула на пол. Ну, блин, дела, сказал тот, что в форме. Кажись, звиздец. Раскрой ей рот. Помоги! сказал второй. Помоги, живее! Раскрой ей рот, рот раскрой и ноги останови как-нибудь. Держи за ноги. Воды! Один сел Нинце на ноги, другой, который в форме, раздвинул ей челюсти. Воды! Воды, крикнул он мне. Быстрее, воды, твою мать! Вода за дверью. За дверью, я сказал! За дверью стояло мятое ведро. Я взяла его. Лей, чего уставилась! крикнул тот, что в форме. Лей живее! Я налила и – Ааахх! сказала Нинцо, выдохнула. Мать твою! сказал второй. Отошел от Нинцы и сел на пол. Ааахх! еще раз сказала Нинцо и сплюнула. Эпилепсия у нее, сказала я. Сказала тихо, как бы себе под нос. Пустое ведро поставила на пол. Так с ней бывает… Сука буду, сказал тот, что в форме, только ее смерти мне не хватало! Нинцо приподнялась, встала на четвереньки. Она вся была мокрая. И волосы были мокрые. Уходите, сказал тот, что в форме. Убирайтесь, вашу мать! Живо! Вставай! Он толкнул Нинцо. Нинцо привстала. Вставай и убирайся! И чтоб ни одну из вас больше здесь не видел! Нинцо глазами показала мне на корзину, открыла дверь. Я взяла корзину. Она обернулась, хотела что-то сказать. Уходите! крикнул тот, что в форме. Убирайтесь! Другой пил прямо из горла. Спасибо, сказала я. До свиданья, и прикрыла за собой дверь. Мы пошли быстрым шагом. Кажется, пронесло, сказала Нинцо. Я вся мокрая. Я ничего не ответила. Мы шли очень быстро. Я не чуяла ног. По дороге никого не встретили. Шли лесными тропами. Когда оказались на опушке, Нинцо сказала: Погоди, Кноп. Стой! Я остановилась, поставила корзину на землю. Нинцо перевернула корзину, отодрала дно, вытащила все из-под него и сунула себе под лифчик. Грибы раскидала ногой. Это свиньи сожрут, пустую корзину забросила подальше. А это не знаю, кто слопает, сказала. Если бы ты носила лифчик, такая честь досталась бы тебе, хихикнула. Ну тебя! сказала я и села на землю. Устала, сказала я. Посидим немного. Посидим, сказала Нинцо. Пощупала свой лифчик, потом легла на землю, раздвинула ноги, я сидела рядом. Что скажешь, Кноп? А? Как у меня получилось? Здорово, да? Бедовая я девчонка? А, Кнопка? Сильна? Ты скажи, сильна? Сильна, сильна, сказала я. Признаёшь? сказала Нинцо, лицо у нее было довольное. Признаю, сказала я. Помолчали. Эй, Кнопа, сказала Нинцо. А что такое эпилепсия? Ничего, сказала я. Плюнь и забудь. Опять помолчали. Такое им устроила, прямо охуели, бедняги, сказала Нинцо. Поверили. Я промолчала. А отец мой бог. Моего отца им не убить, сказала она, погодя. Нам бы сигаретку, сказала я. Тоже легла на землю и закрыла глаза.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
В захолустном Вингродене нет ничего интересного, кроме автозаправки, карьерного озера и прекрасной парикмахерши Анны. 16-ти летний Бен — самый молодой из всех местных жителей, остальные годятся ему в отцы или в деды. Бен следит за своим старым дедушкой, ухаживает за садом и чинит старые автомобили. Чтобы вызвать интерес к Вингродену, один из жителей начинает распространять слухи об НЛО. Внезапно появляется девушка с фотокамерой. Может быть, план и сработает? Но макет НЛО улетает, а в городок приезжают полиция и пресса расследовать дело об убийстве.
Выдающийся французский художник, писатель-сюрреалист, артист, сценарист, телережиссер Ролан Топор (1938–1987) родился в Париже в семье польского иммигранта.В начале 60-х годов Ролан Топор вместе со своими друзьями, такими же беженцами и странниками в мире реальном и вымышленном — драматургом Аррабалем и писателем Ходоровским — создает группу «Паника». Он начинает не только рисовать карикатуры, ставшие сейчас классикой искусства 20 века, но и сочинять романы, рассказы и пьесы.Любое творчество увлекает его: он рисует мультфильмы, пишет стихи для песен, иллюстрирует книги, снимается в кино.Сказка «La Princesse Angine» вышла отдельной книгой в 1967 году, и уже в мае следующего года студенты Сорбонны возводили баррикады из автомобилей и громили буржуазный Париж, поднимая над головами лозунги: «Вся власть воображению!», «Да здравствует сюрреализм!», «Сновидения реальны».
Роман о взрослении и роад-муви одновременно. В начале летних каникул двое подростков-аутсайдеров отправляются в поездку на старой «Ниве» по берлинским окрестностям. Они попадают в крошечные деревушки, встречают разных, слегка «чокнутых», но удивительно добрых людей, купаются в озере с ледяной водой, взбираются на высоченную гору и колесят по пшеничным полям. Одно из главных открытий, которое удается им сделать во время путешествия, это то, что люди вокруг вовсе не такие плохие, как говорят.
Клеберу — семнадцать, его старшему брату Умнику — двадцать два, но у него мозги трехлетнего ребенка. В раннем детстве из-за генетического заболевания он остановился в развитии. После смерти матери мальчиков отец отправляет Умника в интернат, откуда Клебер его забирает и братья едут в Париж. Там они снимают комнату в квартире, в которой уже обитают четверо студентов. Тут-то и начинается самое интересное.