Он взглянул на небо, где шла очередная серия детектива «Убийство в транстриэсском секспрессе» затем повернулся ко мне:
– Зачем ты это сделал?
– Но ведь ты сам, наставник…
– Зачем ты это сделал на виду у всего Триэса?
Я с облегчением перевел дух:
– Не беспокойся, наставник, – зашептал я ему в здоровое ухо, – никто нас не видел, ко второму кораблю мы пробирались по штреку, который случайно обнаружили перанумиты. Они его немного расчистили, и теперь в шахту можно спускаться в любое время…
– Где вход в этот штрек? – шепотом спросил он.
Я показал глазами на старый высохший отстойник, где мы складировали доставленные со свалки. материалы.
– А ты уверен, что о нем никто не знает?
– Во всяком случае, он был полностью завален…
– Как же тогда перанумиты его обнаружили?
– Один из них случайно туда провалился…
– В полностью заваленный вход не провалишься, хлопчик. Ладно, дуй за горючим.
– Наставник, – прошептал я, – а куда прикажете доставить заправленные цистерны?
Тот громко удивился:
– Как куда? К кораблю.
– К какому? – едва слышно прошелестел я губами.
– У нас один корабль! – еще громче произнес Допотопо. – И всегда был один! Вот так! Не верите, можете проверить!
Последняя реплика была явно адресована публике: он никогда не обращался но мне на «вы».
Я взглянул на небо и, увидев на нем свое помятое отражение, подумал, что неплохо бы привести себя в порядок. Правда, еще важнее – привести в порядок свои мысли, ибо я почти физически ощущал, как они беспомощно блуждают в потемках моего крепкого (задним умом) черепа.
Я поднялся на платформу и отправился на поиски топлива, так и не поняв, куда же его подвозить – к первому или второму кораблю?
А надо мной неразлучной тенью следовал мой перевернутый головой вниз двойник: вероятно, «Три шестерки» прервали показ детектива, чтобы не проморгать еще одного моего возможного похищения. Однако на этот раз все обошлось благополучно.
С топливом же я принял соломоново решение: мы опустили цистерны в отстойник, откуда с равным. успехом могли быть заправлены оба корабля.
День отлета стремительно приближался, росло и число неотложных дел, один их перечень занял бы несколько страниц. И если я все успел, выдержал и не свалился, то, наверное, не столько потому, что природа щедро наделила меня энергией или что мне очень хотелось лететь, сколько благодаря какому-то свирепому равнодушию, охватившему меня и превратившему в неутомимого робота. Даже о Нде я вспоминал как-то восторженно-холодно, словно о прерванном сне, досмотреть который я смогу, лишь покончив со всем этим. Я больше не задавал никаких вопросов, не пытался вникнуть в суть ведущихся вокруг меня двойных и тройных игр. Когда возникала возможность перекусить, я ел, что придется, выкраивалась свободная минута – спал, где придется; поручения наставника выполнял от и до, не проявляя никакого любопытства, не позволяя отсебятины, но и не оставляя за собой шлейфа из недоделанных мелочей. «Трем шестеркам» я стал давать такие пресные шаблонные, почти дословно повторяющие друг друга интервью, что они были вынуждены отказаться от моих услуг, нажимая больше на закадровый комментарий Джерри Скроба, который, извиняясь за неудачные каламбуры, нес всякую чепуху. Даже мои на редкость выносливые перанумиты не выдержали и разбежались после того, как я, испытывая систему отопления, заткнул одним из них – схватил, не глядя, первое, что попалось под руки – течь в кипящем пятитонном бойлере…
Мое состояние не осталось незамеченным, и меня пригласили на медицинское освидетельствование, отдав на растерзание шести специалистам, окруженным свитой ассистентов и лаборантов. Никогда еще мое тело не подвергалось столь тщательной инвентаризации и скрупулезной проверке, не осталось на нем места, потаенного уголка, не удостоенного внимания того или иного специалиста: когда один заглядывал мне в рот, в то время как другой пытливым взором проникал в тайны моей двенадцатиперстной кишки, их взгляды наверняка встречались…
Тем не менее трое из шести членов комиссии потребовали проведения дополнительных анализов – унизительных и не безвредных – дабы окончательно удостовериться в том, что со мной все в порядке. И лишь энергичное вмешательство досточтимого Триэра, отвечавшего за подготовку третьей экспедиции, и личное поручительство маэстро Буфу избавили меня от трепанации черепа и других выворачиваний наизнанку.
Я никак не мог понять причины столь пристального внимания к моей персоне. В конце концов, какая разница, кто я: чел или мэн, челмаш или мэшмэн, маш, мэш или мэшмаш, триэсовец или террянин (спор, в основном, шел вокруг этого)? Правила считали предосудительным деление обитателей Малого Облака на чистых и нечистых, на первый и второй сорт, на стопроцентных и неполноценных, на естественных и искусственных и т. п. (О том, к каким трагическим последствиям может привести попытка уравнивания в правах живого сердца и мозга с карманной кровечерпалкой и микропроцессором, я узнал позже…)
Наконец мне разрешили встать и одеться. Со злостью поглядывая наверх – «Три шестерки» не упустили своего шанса, и выворачивание меня наизнанку проходило на виду у всей планеты! – я не очень вникал в то, о чем трещал жизнерадостный голос Скроба. Постепенно до меня стал доходить смысл его слов, и я застыл, поддерживая руками незастегнутые штаны.
