Счастливый Феликс - [44]
Шахматная фигурка вернулась домой и сохранилась до сих пор, чтобы теперь заполнить брешь в ряду белых пешек.
Маринина мать не дожила до реабилитации мужа.
Родителей отца Валентина знала только по фотографиям – они погибли при одной из первых бомбежек. Пионерский лагерь, где находился сын, эвакуировали в какой-то детский дом, и только после войны Дима узнал о судьбе родителей.
Валентина с завистью слушала рассказы Павла о «старичках» – в ее детстве «старичков» не было. Можно было только порадоваться за мальчишек, хотя ни к Спиваковым, ни к ее родителям слово «старички» совсем не подходило. Другое дело – Софа.
…которая подходила на «старичковую» роль еще меньше. Мальчишки дичились ее, хотя иногда не могли сдержать любопытства и просовывали головы в высокие двойные двери. Софа с улыбкой доставала вазочку с конфетами, рокотала что-то приветливое, вынимала из буфета безделушки: «Играй!»
В один из таких набегов азартный Ромка спросил, есть ли у нее машинки. Кричал, пока тетка поняла, а поняв, почему-то рассердилась: «Зачем?!»
– Играть… – растерялся мальчик.
– Вот, на! Играй! – Софа придвинула к нему фигурки из фарфора. – Смотри: коровка. А вот танцорка, пляшет… Играйте!
Мальчики покрутили в руках непривычные диковинки, после чего устроили «гонки».
– Старт! – крикнул Ромка.
Оба, отпихивая друг друга локтями, застучали фигурками по столу к «финишу», которым назначили Софину сахарницу.
То ли мальчишеская неуклюжесть оказалась виновата, то ли подвела ажурная вязаная скатерть, зацепившаяся за статуэтку, но обе фигурки упали на пол. Следом опрокинулась и тоже свалилась финишная сахарница. «Орлы» виновато сползли со стульев и заревели во весь голос.
– Да склею я, склею! – пытался докричаться Павел. После происшедшего он не рискнул даже заикнуться о слуховом аппарате. – У меня эпоксидка есть, она все берет!
– Марродеры, – негодовала Софа. – Разве это дети? Головоррезы, настоящая шантрапа!
В глазах у Валентины потемнело. Подняв голову, она четко произнесла:
– Нет. – Сердце билось так сильно, что продолжать она смогла не сразу. Во рту пересохло. – Нет, – повторила твердо. – Это дети, маленькие дети. Они виноваты, конечно; простите! Дети… они шалят. Потому что – дети. Но они не шантрапа и не мародеры!
Павел, рассматривавший за столом статуэтку, поднял голову.
Тетка стояла с возмущенным лицом. Потом, всхлипнув, выдернула из рукава неизменный кружевной платочек, уткнулась в него и вышла.
При ближайшем рассмотрении разбитая коровка оказалась… овцой. Пока Павел возился с эпоксидкой, обезглавленная тушка лежала на листе бумаги в кротком ожидании. Резко, пронзительно пахло клеем. Овечкина голова с покорными выпуклыми глазами, приложенная к телу, послушно приросла, и только каемка клея, похожая на ошейник, напоминала о трагедии.
– Ты заметил?.. – начала Валентина, но Павел жестко перебил:
– Трудно было не заметить. Завтра извинишься.
– Я?! За что?
– Непонятно? За то, что довела старуху до слез, что…
– Или за то, что вступилась за детей?
– А кто тебя просил за них вступаться? Лучше бы последила, чтобы такого не случилось, а не висела с Лилькой на телефоне!
– На каком телефоне? Я в ванной была, стирала!
– Что, так срочно стирать приспичило?
Снова стало сухо во рту. Ничего не говорить, ни слова. Иначе мы рассоримся, да мы уже ссоримся, процесс пошел, все летит в тартарары! Она достала из верхнего шкафчика сигареты, закурила. Сейчас он тоже закурит, а это означает хоть минуту-полторы молчания, сосредоточенности на первых затяжках, и… может быть, раздражение выдохнется вместе с первым дымом, а еще через несколько минут можно будет сказать…
– Софе мешает запах табака, – бросил муж.
– Так не кури! – вспылила Валентина. – Ты знаешь, как я редко…
– Она жаловалась, что ты и твои подруги курили на кухне. Потом у нее болела голова.
– Поэтому она называет детей шантрапой?..
Вместо ответа он потряс спичечным коробком и шагнул на балкон.
Валентина не вышла. Курить расхотелось. Впору самой зарыдать в платок или садануть изо всех сил дверью, как это делает Софа, которой вдруг стал мешать запах дыма. До сих пор она, кстати, ни разу не жаловалась, хотя Пашка постоянно дымит, да и Кеша временами, но именно ее сигарета вызвала головную боль. Что за притча?
Мне тоже что-то мешает. Гренадерская поступь, ночной дозор с грохотом дверей, коктейль мастики и «Красной Москвы». Софа пропитана ею, как церковь ладаном. Или тоскливый запах нафталина, встречающий и обволакивающий каждого входящего. Непринужденная привычка брать первую попавшуюся кастрюлю, тарелку, чашку. Да на здоровье! – если б она не оставляла их недомытыми: жирными, выскальзывающими из рук. Лучше бы совсем не мыла… Можно что-то сделать? Например, попросить не вытираться Ромкиным полотенцем, вот же ваше висит на соседнем крюке! Действительно; можно ведь один раз высказаться вместо того, чтобы молчать, раздражаться, менять каждый день полотенца и постоянно перемывать посуду, которая притворяется чистой?
Можно, конечно.
Только… нельзя.
Потому что тогда квартира превратится в классическую коммуналку, где кокнутая безделушка разбирается на товарищеском суде.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
На заре 30-х годов молодой коммерсант покупает новый дом и занимает одну из квартир. В другие вселяются офицер, красавица-артистка, два врача, антиквар, русский князь-эмигрант, учитель гимназии, нотариус… У каждого свои радости и печали, свои тайны, свой голос. В это многоголосье органично вплетается голос самого дома, а судьбы людей неожиданно и странно переплетаются, когда в маленькую республику входят советские танки, а через год — фашистские. За страшный короткий год одни жильцы пополнили ряды зэков, другие должны переселиться в гетто; третьим удается спастись ценой рискованных авантюр.
Действие новой семейной саги Елены Катишонок начинается в привычном автору городе, откуда простирается в разные уголки мира. Новый Свет – новый век – и попытки героев найти своё место здесь. В семье каждый решает эту задачу, замкнутый в своём одиночестве. Один погружён в работу, другой в прошлое; эмиграция не только сплачивает, но и разобщает. Когда люди расстаются, сохраняются и бережно поддерживаются только подлинные дружбы. Ян Богорад в новой стране старается «найти себя, не потеряв себя». Он приходит в гости к новому приятелю и находит… свою судьбу.
«Поэзии Елены Катишонок свойственны удивительные сочетания. Странное соседство бытовой детали, сказочных мотивов, театрализованных образов, детского фольклора. Соединение причудливой ассоциативности и строгой архитектоники стиха, точного глазомера. И – что самое ценное – сдержанная, чуть приправленная иронией интонация и трагизм высокой лирики. Что такое поэзия, как не новый “порядок слов”, рождающийся из известного – пройденного, прочитанного и прожитого нами? Чем более ценен каждому из нас собственный жизненный и читательский опыт, тем более соблазна в этом новом “порядке” – новом дыхании стиха» (Ольга Славина)
Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» № 9, сентябрь 2002 г.
Когда Карла и Роберт поженились, им казалось, будто они созданы друг для друга, и вершиной их счастья стала беременность супруги. Но другая женщина решила, что их ребенок создан для нее…Драматическая история двух семей, для которых одна маленькая девочка стала всем!
Райан, герой романа американского писателя Уолтера Керна «Мне бы в небо» по долгу службы все свое время проводит в самолетах. Его работа заключается в том, чтобы увольнять служащих корпораций, чье начальство не желает брать на себя эту неприятную задачу. Ему нравится жить между небом и землей, не имея ни привязанностей, ни обязательств, ни личной жизни. При этом Райан и сам намерен сменить работу, как только наберет миллион бонусных миль в авиакомпании, которой он пользуется. Но за несколько дней, предшествующих торжественному моменту, жизнь его внезапно меняется…В 2009 году роман экранизирован Джейсоном Рейтманом («Здесь курят», «Джуно»), в главной роли — Джордж Клуни.
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
«Травля» — это история о том, что цинизм и ирония — вовсе не универсальная броня. Герои романа — ровесники и современники автора. Музыканты, футболисты, журналисты, политтехнологи… Им не повезло с эпохой. Они остро ощущают убегающую молодость, может быть, поэтому их диалоги так отрывочны и закодированы, а их любовь не предполагает продолжения... «Травля — цепная реакция, которая постоянно идет в нашем обществе, какие бы годы ни были на дворе. Реакцию эту остановить невозможно: в романе есть вставной фрагмент антиутопии, которая выглядит как притча на все времена — в ней, как вы догадываетесь, тоже травят».
Этот роман – «собранье пестрых глав», где каждая глава названа строкой из Пушкина и являет собой самостоятельный рассказ об одном из героев. А героев в романе немало – одаренный музыкант послевоенного времени, «милый бабник», и невзрачная примерная школьница середины 50-х, в душе которой горят невидимые миру страсти – зависть, ревность, запретная любовь; детдомовский парень, физик-атомщик, сын репрессированного комиссара и деревенская «погорелица», свидетельница ГУЛАГа, и многие, многие другие. Частные истории разрастаются в картину российской истории XX века, но роман не историческое полотно, а скорее многоплановая семейная сага, и чем дальше развивается повествование, тем более сплетаются судьбы героев вокруг загадочной семьи Катениных, потомков «того самого Катенина», друга Пушкина.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)