Счастливого плавания, «Шхуна ровесников»! - [13]

— Давыдов идет! — крикнул с балкона старший матрос. — Несет… кажется, магнитофон!

Отлично! Сережа сдержал свое слово. Магнитофон как нельзя кстати.

— На горизонте Сергей Дмитриев! — провозгласил Володя Лебедев, несущий дозор с балкона.

Дверь уже не закрывалась. Входили один за другим ребята. Пришел Гена Лашко, Сережа Гречихин. Саша Демченко принес подшивку всех номеров «Шхуны». Прибежала из соседнего дома курсант Лена Лакарева…

Не было пока только капитана. Но я знал, что у Толи Шкуратова сейчас занятия в художественной студии и он придет чуть позже.

Героем дня стал Козловский. Ребята расспрашивали его про службу. Чувствовалось, что Володя немного отвык от подобных встреч: держался вначале чуть скованно.

Ребята знали его характер — спокойный, но до поры до времени. Уж если что заденет Володю, держись! Когда он был капитаном, ввел самую строгую дисциплину на палубных сборах и добился, чтобы это было записано в Устав. Не пришел три раза без уважительных причин — до свидания! Не хочешь выполнять задания капитана к новой операции или ленишься написать заметку, — значит, приходишь без взносов и просто не уважаешь своих же друзей. Списать на берег! Володя часа не мог посидеть без дела. Вечно куда-то бежал — то в музей, то во Дворец пионеров к красным следопытам, шедшим по следам героев Великой Отечественной. И сам он не раз рассказывал в «Шхуне» о юных новороссийцах, мужественно сражавшихся в боях за город…

Сейчас Володя Козловский из угловатого подростка стал подтянутым юношей, ничего не попишешь — армия.

А завтра уйдет на флот Серега Дмитриев… Грустно ему сейчас расставаться со «Шхуной», только делает вид, что все нипочем! И хохочет громче всех, и острит, а, знаю, не так спокойно у него на душе. Все-таки на три года разлука с родным городом, с друзьями…

Пробило восемь склянок. Надо начинать.

Лебедев пришел с балкона.

Я поднял руку, призывая ко всеобщему вниманию.

— Будем писать историю «Шхуны».

— Начинали уже! — скептически заметил Козловский. — Даже избирали корабельного летописца. А что вышло? Только записи в судовом журнале и остались…

С улицы донесся шум подъезжающего автомобиля.

— А может быть, сделаем так? Вспомним, что раньше было? Здесь ведь полным-полно новеньких. И многого они не знают… Договорились?

— И магнитофон для этого? — полюбопытствовал Давыдов.

— А как же! — ответил я, напряженно прислушиваясь. — Так что давай, Серега, ставь чистую пленку, готовься сделать редкую запись…

По лестнице слышались шаги. Ну еще бы, мы же договаривались на пять минут девятого. А он человек точный…

— Я готов, — объявил Давыдов. — Но почему редкую запись? — Кто будет говорить?

— Добрый вечер! — раздался в комнате сильный, чуть хрипловатый голос.

Ребята обернулись.

— Штурман «Шхуны ровесников» Константин Коккинаки по вашему приказанию прибыл! — отрапортовал гость.

Лицо его было обветрено, серые глаза улыбались, на черном пиджаке горела Золотая Звезда.

«Шхунатики» замерли от восторга. Прославленный летчик-испытатель, один из знаменитой летной династии, наш земляк стоял сейчас перед нами.

— Вы писали, что хотите провести со мной заочную встречу. Прислали вопросы. А я прибыл сам. Не ждали? — Он лукаво подмигнул и вытащил из кармана листки, положил на стол. — Только прошу извинить, времени у меня в обрез — всего полчаса. Это новая карта?

— Включай, Серега, — шепнул я Давыдову.

Тот нажал на клавишу магнитофона.

Штурман сидел во главе стола, а перед ним лежала карта плавания «Шхуны». Он внимательно рассматривал ее, изучал острова, и моря, бухты и проливы. Лицо его оставалось серьезным, глаза деловито прищурены.

— Курс правильный. Я его подпишу, — сказал он. — Очередные полгода продуманы хорошо. Дайте-ка линейку и карандаш.

Впереди у нас было море Рассветных Зорь — подготовка страницы для выпускников. Затем «Шхуна» должна пристать к острову Мужества — провести 22 июня траурную линейку, в четыре часа утра… После этого корабль уйдет в новый путь. В море Дружбы на летнем меридиане его экипаж ожидают встречи с ребятами разных городов…

Наступила благоговейная тишина, когда штурман прокладывал курс. Он подписал карту, придвинул к себе листки.

— Вот вы, ребята, прислали мне много вопросов. Так много, что отвечать бы мне пришлось весь вечер, и даже ночь. И поэтому я выберу самые интересные…

Коккинаки полистал. Нашел. Оглядел «шхунатиков». В комнате, как говорится, яблоку негде было упасть. Сидели на стульях, на раздвинутом диване-кровати, на полу, по-турецки поджав ноги.

Штурман улыбнулся и начал:

— Вот вопрос: кем вы мечтали стать в пятнадцать лет? Конечно же, капитанами дальнего плавания. И, как минимум, штурманами дальнего плавания. Это мечта многих мальчишек Новороссийска двадцатых годов… А стал я, как видите, штурманом «Шхуны»…

Все засмеялись. Вместе с ребятами и штурман.

— Мальчишкой я помню себя хорошо, — продолжал рассказывать Коккинаки. — Далекое, совсем не беззаботное детство… Знаете сами, какое было тогда время, сорок с лишним лет назад. Из книг, из фильмов знаете. Только-только прошла гражданская. Жили мы в небольшом деревянном домишке на каботажной пристани, там, где сейчас пассажирский морской вокзал. Семья была большая. И с малых лет мы были приучены к труду. Пилили дрова, помогали по хозяйству. Да и закалялись хорошо: зимой отец заставлял обливаться ледяной водой. А море было нашей первой любовью.