Счастливая ты, Таня! - [31]
— Можем, можем, — говорю радостно, — какое счастье, что ты звонишь!
Прихожу пораньше — грязь, лужи, остатки снега: февраль на дворе. Смотрю, из писчебумажного выходят с рулонами туалетной бумаги. Неужели и мне повезет! Глянула на часы — у меня еще десять минут. Подбегаю к прилавку, дают по шесть рулонов, нанизывают их на веревку, завязывают ее, выглядит, как ожерелье, накидываю его на плечо.
Толя подходит, закрывает лицо руками: «И это называется — девушка пришла на свидание. Тебе не стыдно?» Оправдываюсь: «Толечка, такая редкость, не могла удержаться». — «Да я шучу…» Настроен лирически. Мы идем тихими переулками, он останавливается, долго смотрит мне в глаза: «Таня, теперь я знаю, что такое любовь, и сумею об этом написать…»
Оговорки тех лет
Рыбакова и Старикову вызывают на телевидение, в Детскую редакцию, хотят провести прямой диалог «Писатель — критик».
Екатерина Васильевна Старикова была «записным» Толиным критиком — она и книгу выпустила о Рыбакове, не говоря уже о статьях. Я не была с ней тогда знакома, так же как не была знакома с ее мужем — Соломоном Аптом, выдающимся переводчиком с немецкого. Толя познакомил нас позже.
И вот засветился экран. Старикова выглядела замечательно. Статная, высокая, с красивым русским лицом, ей бы играть в кино королев, в крайнем случае первых фрейлин, но, судя по той передаче с ее неурядицами, она правильно выбрала иную профессию.
Заставка. Передача идет прямо в эфир, без всяких вставок и вырезок.
Улыбающаяся ведущая представляет гостей.
Старикова: Анатолий Максимович, я хотела вас спросить…
Отчего-то вдруг прерывается эфир, возникает заставка.
— Ведущая в панике, — рассказывал Рыбаков.
— У нас на счету минуты, просто минуты. Екатерина Васильевна, дорогая, сосредоточьтесь, здесь не Лондон, не Би-Би-Си. Это Москва! Здесь нет Анатолия Максимовича, перед вами Анатолий Наумович!
Второй вариант. Первые три фразы обходятся благополучно. На третьей из уст Стариковой снова вылетает отчество Гольдберга.
Опять заставка. И крупным планом лицо Рыбакова. Третий, последний вариант. Наконец все хорошо. Остаются две последние фразы. «Не сорвись, не сорвись», — молит про себя ведущая. Старикова, улыбаясь, благодарит Рыбакова за беседу: «Спасибо, дорогой Анатолий Максимович, все было необыкновенно интересно!»
Заставка. Передача кончилась. Исправить уже ничего нельзя.
Звонит Толя: «Ну как, посмотрела?»
Я начинаю хохотать.
— Значит, заметила?! — Он тоже смеется.
Этими своими оговорками Екатерина Васильевна сразу стала мне симпатична. Грешна: слушает Би-Би-Си, любит самого популярного комментатора — Анатолия Максимовича Гольдберга. А кто из нас через все «глушилки» не ловил «голоса»?
К тому же Старикова хорошо говорила о Толе: «Благородное перо, захватывающие сюжеты, выпуклые характеры». — «Ну что ж ты не сказала о самом главном, — упрекаю ее про себя, — о диалоге!» На мой взгляд, у него были блестящие диалоги. И это при тех недостатках его письма, о которых я знала и к которым относилась болезненно. Ну, например, равнодушие к деталям. (К сожалению.) Временами — небрежение к фразе.
Кто-то из великих французов — не помню, кто: то ли Бальзак, то ли Флобер, сказал: «Не надо думать о фразе — ее надо бросить на пол, и она сама встанет на ноги, как кошка».
У Толи кошки, не становясь на ноги, валялись на страницах многих книг — и в «Водителях», и в «Екатерине Ворониной», не избежал этого и роман «Лето в Сосняках», о котором я уже писала и который пользовался популярностью не только у немецкой читающей публики, но и у нашей. Но с кошками поправимо, беру это на себя, где плохо — выправлю, где хорошо — выпячу.
«Тяжелый песок» был первым романом, над которым мы с Рыбаковым начали работать вместе. В последних книгах — «Прахе и пепле», заключающей арбатскую трилогию, в книге мемуаров «Роман-воспоминание» — у нас бывало по семь-восемь вариантов.
Единственные главы, к которым никогда не прикасалось мое перо в тех книгах, были страницы с рассуждениями Сталина. Там нельзя было заменить или выбросить ни одного слова. Текст был безупречен.
Разговор с Соломоном Волковым
Наш друг Люси Катала — французская издательница Рыбакова, сказала мне после смерти Толи: «Не притрагивайся сейчас к его архиву, это слишком тяжело, поверь моему опыту». Я ее не послушалась. Вернувшись после похорон из Москвы в Нью-Йорк, тут же села расшифровывать пленки его разговоров с Соломоном Волковым. И не могла оторваться от этой работы. Пленка проявила и то, чего я раньше не замечала: как часто, заливисто и радостно смеется Толя. Нажимаю на «стоп», прокручиваю назад и снова слушаю его смех.
Любил, когда приходили Волковы. Приподнятое настроение в доме с утра. В три часа вместе обедаем. Стол освобождается от посуды, Марианна включает магнитофон. Разговор пойдет о романе «Тяжелый песок».
РЫБАКОВ: Соломон, вы где читали «Тяжелый песок» — в Москве или здесь, в Нью-Йорке?
ВОЛКОВ: В Нью-Йорке, ведь это был уже 1978 год, правда? Мы с Марианной к этому времени уже два года жили на Манхеттене. Но советские журналы можно было взять в городской библиотеке, в славянском отделе. Я прочел роман в «Октябре», и он произвел на меня сильнейшее впечатление. Помню, я тогда подумал: какая грандиозная идея, откуда она взялась?
В книге рассказывается об оренбургском периоде жизни первого космонавта Земли, Героя Советского Союза Ю. А. Гагарина, о его курсантских годах, о дружеских связях с оренбуржцами и встречах в городе, «давшем ему крылья». Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Книга А.К.Зиберовой «Записки сотрудницы Смерша» охватывает период с начала 1920-х годов и по наши дни. Во время Великой Отечественной войны Анна Кузьминична, выпускница Московского педагогического института, пришла на службу в военную контрразведку и проработала в органах государственной безопасности более сорока лет. Об этой службе, о сотрудниках военной контрразведки, а также о Москве 1920-2010-х рассказывает ее книга.