Счастливая ты, Таня! - [28]

В те годы мы глотнули наконец чуть-чуть свободы. «Железный занавес» приподнялся. Воскресенье. Едем с Женей в гостиницу «Советская». Там выставка репродукций картин французских художников: «Завтрак на траве», «Стог сена», «Портрет Жанны Самари», «Красная комната», «Подсолнухи», «Голубые танцовщицы», «Дама с веером», «Таитянские пасторали». Имена Сезанн, Мане, Моне, Ренуар, Дега, Матисс, Ван Гог, Гоген, Модильяни мы знаем только понаслышке. Обходим комнаты один раз, второй, третий. В потрясении. Приезжаем домой мертвые от усталости. Нет сил даже что-то обсуждать.

В 1954 году, на следующий год после закрытия выставки подарков к 70-летию Сталина, Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина на Волконке открыл свою постоянную экспозицию. Я повела туда Ирочку, когда ей было шесть лет, и с тех пор мы ходили туда почти каждую неделю — благо музей в пяти минутах от нашего дома. Ира, еще не будучи школьницей, знала всех тех художников, которых мы открыли для себя тридцатилетними…

И еще радость — звоню в Лавку писателей, спрашиваю: «Можно ли заказать Библию?» — «Можно. Позвоним, когда будет». Звонят. «Есть Библия, Таня, но дорогая. Четыреста рублей, с иллюстрациями Доре».

— Ну как? — спрашиваю у Жени.

— Купим, — говорит он.

Еду в Лавку и глазам своим не верю: объявлена подписка на десятитомник Достоевского, десятитомник Томаса Манна, собрания сочинений Мопассана, Диккенса, Анатоля Франса (любимого писателя моего отца, как говорила мама). Какие-то тома можно выкупить прямо сейчас. С этого момента и начала собираться наша библиотека. Многое покупали в той же Лавке писателей, кое-что Женя привозил из-за границы, кое-что приносил его «книжник».

Четырнадцатого января у Толи день рождения. Пусть четырнадцатого будет дома: сестра приедет, возможно, зайдет кто-нибудь из друзей. А мы отпразднуем тринадцатого. Тем более у нас есть «свой» ресторан в районе Мосфильмовской, на верхнем этаже военной гостиницы. Народу днем никого, кормят отлично, официанты предупредительные, сиди сколько хочешь и празднуй что хочешь. Договариваемся: в четыре часа встречаемся прямо наверху. Я еду в «Березку» и накупаю ему целую кучу подарков — у меня такое впечатление, да и знакомые так говорят, он в этом смысле не избалован. Покупаю ему красивые часы и все-все для машины. Заграничные боковые зеркала. Большое зеркало перед ветровым стеклом, разные перчатки, чтобы мыть машину, разные невиданной красоты тряпки, чтобы ее вытирать. Настоящий автомобилист, получив такой набор, почувствует себя Крезом. К этому я и стремлюсь.

— Все посмотришь дома, — говорю, — а часы надень сейчас. Вообще-то делать подарки — это чистейший эгоизм. Прежде всего ты радуешься сам. Я права?

— Ты всегда права, — смеется, — что будем пить, что будем есть?

Звонок из Переделкина: «Танюша, у меня к тебе большая просьба: купи экземпляров пять „Литературной России“. Там моя статья „Как мы работаем“. Я у тебя завтра заберу. Я ведь и утром могу подъехать к твоей работе, правда? Мне уже многие звонили — хвалят». Спрашиваю: «А почему ты не хочешь, чтобы Алеша сбегал в газетный киоск? У тебя же есть сын!» — «Потому что если купишь ты, то сразу и прочтешь — вот в чем мой замысел. Поняла?» (Смеется.)

Купила газеты, читаю:

«Как я пишу? Пишу.

Перечитываю написанное, думаю: кому это нужно? И все же пишу.

Легче всего написать первую книгу. Труднее, когда появляется опыт. Опыт — это понимание того, как беспомощны твои изобразительные средства. Перечитывая свои ранние книги, я удивляюсь тому, как легко решал всякие сложности. Теперь легкости нет. Новую книгу пишу так, будто ничего до этого не писал.

И все же, чтобы написать, надо писать.

Эти слова я начертил на бумаге и приколол у себя в кабинете.

Страница, пять, сто… Где-то на сотой странице начинаю более или менее внятно представлять, что же я, собственно, пишу… Замысел у меня проясняется в процессе работы. Сперва я гоню материал, занимаю территорию. Расписываюсь. Главное — не прерываться, не выходить из состояния транса. Потом из этих ста страниц может остаться десять… Иной раз думаю: ну что ж я так сижу, черт бы ее побрал, над этой страницей! Ведь никто не заметит! Ан нет, кто-то да обязательно заметит… Много правлю… Фломастер — великое изобретение человечества…

Люблю сюжет — столкновение характеров, судьбы, напряжение, стремительность событий, четкую композицию. Истинный сюжет — жизнь, придуманный — детектив…»

Молодец! Позвоню, скажу, что купила газеты и читала статью с удовольствием. И конец удачен: «Хорошо, когда стол возле окна и во дворе играют дети». (В Переделкино, в писательском городке, где мы прожили потом двадцать лет, дети во дворе не играли, имелась в виду его московская квартира, а стол действительно стоял у окна.)

«Шум мне не мешает, не выношу только собачьего лая. Музыка тоже не мешает, но из своего приемника…»

Лето 1972 года. Строим планы: все берем путевки в Коктебель с одного и того же числа, чтобы не было такого — кто-то уезжает, кто-то остается… Но не получилось: Москва окутана «дымной мглой» — вокруг города горят торфяники.

Многих призывают в трудовую армию тушить пожары. Женя едет в Ленинград, а оттуда — в Дом творчества, в Комарово, просит, чтобы и я взяла отпуск: «Мы здесь задохнемся». У него больное сердце, гипертония, ему оставаться в Москве никак Нельзя. Томлюсь в Комарове: сыро, комары, люди скучные. Федор Абрамов вместо утреннего «Здрасьте» еле кивает нам головой. А ведь помню: только я пришла работать на радио, и мне на одну ночь его очерк «Вокруг да около» о деревенской бесправице. Пять утра, а оторваться невозможно… Об этом очерке было закрытое постановление ЦК. К началу шестидесятых додумались: душить надо по-тихому, чтобы не вызывать ажиотаж вокруг той или иной книги.