Счастливая соломинка - [77]

Госпоже свекрови Хатикадзуки поднесла золотые шары и литую из серебра ветку дикой груши на подставках из чистого золота, а также сто свертков цветного шелка.

Люди, бывшие там, не знали, чему больше удивляться: красоте ли Хатикадзуки, наряду ее или великолепным дарам.

Старшие братья до этого очень гордились своими женами, но по сравнению с Хатикадзуки жены их были все равно что демоны перед Буддой.

– Поглядите, поглядите на нее! – восклицали старшие братья, не в силах отвести глаз от Хатикадзуки. Она освещала все вокруг своей красотой. Все были так поражены, что не находили слов, чтобы высказать свое восхищение.

– Сама Ян Гуй-фэй, сама госпожа Ли – и то не могли бы затмить ее! Ах, провести с ней хотя бы одну ночь! Было бы что вспомнить, – с завистью шептали многие.

Господин тюдзё подумал: «Не удивляюсь теперь, что сын мой влюблен в нее без памяти!»

Между тем принесли чарки с вином и стали подносить по очереди всем невесткам. Дошел черед и до младшей. После этого чарки пошли по кругу.

Трое старших невесток стали совещаться между собой:

– В красоте она никому из нас не уступит. Устроим же состязание в игре на цитре. Лучше всего на японской цитре. Ведь на ней умеют играть только девушки из самых знатных семей. Пусть Ондзоси, примирившись с тем, что жена его из низкого рода, научит ее когда-нибудь играть на цитре, но за сегодняшний вечер он сделать этого не успеет. Так начнем же!

Жена старшего брата начала играть на цитре-бива, жена второго-на цевнице. Сам господин свекор стал бить в барабан, а младшую невестку стали настойчиво просить, чтобы она играла на японской цитре.

Хатикадзуки ответила отказом:

– Я первый раз в жизни слышу такую чудесную музыку, где же мне играть самой!

Ондзоси, взглянув на нее, подумал:

«Настала пора показать этим людям, что перед ними знатная госпожа. Пусть же смело играет».

Хатиказдуки между тем думала:

«Они уговаривают меня, чтобы насмеяться надо мною. Не знают они, что матушка моя в бывалые дни учила меня музыке каждое утро и каждый вечер».

– Ну что ж, попробую, – сказала она и, придвинув к себе лежавшую неподалеку цитру, сыграла одну за другой три прекрасные мелодии.

Старшие невестки, смущенные успехом соперницы, снова стали совещаться между собой:

– Устроим новое состязание, кто лучше всех сложит стихотворение и напишет его самым красивым почерком. Пусть господин сайсё когда-нибудь и научит свою замарашку этим мудреным искусствам! Вряд ли он успеет сделать это так скоро! Так давайте же заставим ее сложить стихи, да и высмеем хорошенько!

– Послушайте, химэгими, – обратились они к ней, – вслед за Вишневым цветом распускаются цветы глициний, весна и лето – близкие соседи. Осенью же милее всего цветы хризантем. Вот на эту тему, химэгими, и сочините стихи.

Химэгими ответила:

– Ах, трудную работу вы мне задали! Служу я при бане и умею только качать воду при помощи водяного колеса. Вот и все мое искусство! Где же мне стихи сочинять, я об этом и понятия не имею. Покажите вы сначала, как это делается, а потом и я как-нибудь попробую!

Но старшие невестки не отступились:

– Нет, химэгими, сегодня вы здесь главная гостья, вам и подобает начать первой.

Согласилась химэгими и, немного подумав, сложила вот какое танка:

Вишня раскрывается весной.

Летом зацветает померанец.

Осень – это царство хризантем.

Но для каждого цветка равно

Тяжко бремя утренних росинок.

Потом она взяла кисть.

– Попытаюсь я написать «дрожащей кистью» в старинной манере Тофу[79], – и, начертив несколько письмен, изумила всех.

– Уж не сама ли Тамамо[80] перед нами? – заговорили люди. – Нет, это не простой человек. Даже страх берет!

Между тем снова были поданы чарки с вином. Господин свекор предложил младшей невестке первую чарку.

– Прошу, закусите чем-нибудь, – сказал он и прибавил: – Есть у меня поместье величиной в две тысячи триста тё[81]. Тысячу тё я дарю химэгими, еще одну тысячу младшему сыну моему сайсё-но кими. Остальные же триста тё поделю поровну между тремя старшими сыновьями, каждому по одной сотне тё. А если кому из них этого покажется мало, тот мне не сын.

Старшие сыновья в глубине души сочли такое решение несправедливым, но принуждены были покориться. С тех пор стали они считать сайсё-но кими главным владетелем поместья.

К химэгими приставили свиту из двадцати четырех служанок во главе с кормилицей Рэйдзэй и поселили ее в покоях молодого сайсё.

Однажды сайсё сказал ей:

– Не верится мне, чтобы ты была из простого рода. Открой мне свое имя.

Химэгими смутилась, стала всячески отговариваться, но имени своего не открывала. Не хотелось ей позорить свою мачеху…

Время шло. У химэгими родилось много сыновей. Она была счастлива, но не забывала свою матушку в поминальных молитвах.

Захотелось ей повидать отца, чтобы он полюбовался на своих внучат.

А между тем мачеха была так жадна и зла, что все слуги ее покинули, разбежались кто куда. Понемногу она впала в бедность и не могла найти жениха для своей единственной дочери. Мать и дочь возненавидели друг друга и постоянно ссорились между собой.

«Что делать мне в этом злосчастном доме? Ничто больше не привязывает к нему моего сердца», – подумал отец и решил покинуть суетный мир и пойти молиться к святым местам. Вспоминая бывалые дни, печалился он об умершей супруге и о том, что нет у него любимой дочери. В таких мыслях дошел он до храма Хасэ и вознес там молитвы. Некогда по милости богини Каннон родилась у него прекрасная дочь, но потеряла она свою мать и обратилась в невиданного урода… Вдобавок мачеха оклеветала ее… Ах, как это горько, если мать лишь по имени мать! Горько он каялся в том, что поверил наветам второй жены и прогнал из дому свое родное детище. «А ведь она девушка нежного воспитания. Не привыкла она к голоду и холоду. Несчастная! На каком далеком берегу живет она теперь, какие бедствия терпит!» – Так думал он, терзаемый поздним раскаянием, и стал от всего сердца молиться!