Счастливая - [27]

— Успокойся, Элис, — сказал отец. — Ты просто переволновалась.

Мать начала растирать грудную клетку.

— Мы с мамой делаем все, что от нас зависит, — продолжил он. — Просто временами теряемся.

— Хоть бы научились выговаривать это слово. — Я взяла себя в руки, но лицо все равно горело, а из глаз опять хлынули слезы.

— Какое слово?

— Изнасилование, вот какое, — бросила я. — Изнасилование, папа. Из-за этого люди на меня глазеют, из-за этого вы с мамой теряетесь; из-за этого сюда таскаются старухи, а маму постоянно крючит; из-за этого Джонатан от меня шарахается. Ясно?

— Уймись, Элис, — сказал отец. — Пожалей маму.

Действительно, мама отодвинулась на самый край дивана, подальше от нас, и согнулась в три погибели. Одна рука сжимала лоб, другая растирала грудину. Я даже не скрывала свою неприязнь. Меня бесило, что сочувствие всегда достается тому, кто слаб.

Тут опять раздался звонок в дверь. Оказалось, это Том Макалистер. На год старше меня, он был самым красивым из моих знакомых парней. Мама считала, что он похож на актера Тома Селлека. Последний раз мы виделись на Рождество, во время всенощной. Все пели псалом. Когда пение смолкло, я повернулась на скамье и встретила его улыбку.

Пока отец отпирал дверь и приветствовал гостя, я выскользнула из комнаты в холл черного хода, где находилась нижняя ванная. Ополоснула лицо холодной водой, слегка пригладила волосы.

Ворот халата пришлось запахнуть наглухо, чтобы прикрыть борозду из синяков, оставленных руками насильника. Глаза безнадежно опухли из-за постоянных слез. Вид был удручающий. Куда там до милашки сестры.

Родители пригласили Тома посидеть на веранде. При моем появлении он поднялся со своего места.

— Это тебе. — Он протянул мне букет цветов. — И еще маленький подарок. Выбрал с маминой помощью.

Том смотрел на меня в упор. Но это был совсем не такой взгляд, как у Джонатана Гулика.

Мама принесла нам по стакану содовой, а потом, коротко расспросив Тома про занятия на юридическом факультете, забрала цветы, чтобы поставить их в вазу; отец тоже вышел и устроился с книгой в комнате.

Мы сели на диван. Я принялась распаковывать подарок. Это была фаянсовая кружка с карикатурным рисунком: кот держит связку воздушных шаров. Будь я в другом настроении, такая вещь показалась бы мне грубятиной. Но в тот миг для меня не было ничего прекраснее, и мои слова благодарности шли от самого сердца. Том был моим приличным мальчиком.

— А ты выглядишь лучше, чем я думал, — признался он.

— Ну, спасибо.

— Преподобный Бройнингер говорит, тебя зверски избили.

В отличие от умудренных опытом старушек Том, как я поняла, не видел здесь никакого подтекста.

— Ты в курсе? — спросила я.

Вопрос поставил его в тупик.

— Относительно чего?

— Относительно того, что со мной произошло.

— Говорят, тебя ограбили.

Я не отвела взгляд. И не пошла на попятную.

— Не ограбили, а изнасиловали, Том.

Он был потрясен.

— Если хочешь, уходи, никто тебя не задерживает. — Я разглядывала подаренную кружку, которую не выпускала из рук.

— Мне ничего не сказали, я не знал, — пробормотал Том. — Надо же, какое несчастье.

С этими словами — без сомнения, искренними — он отстранился. Расправил плечи. Не привстал, чтобы отодвинуться, но как бы освободил место, чтобы между нами было побольше воздуха.

— Ну вот, — сказала я. — Теперь знаешь. Это меняет дело?

Он не сразу нашелся с ответом. Конечно, его отношение резко изменилось. Ни минуты в этом не сомневаюсь, но тогда я не хотела услышать правду. Я хотела услышать именно то, что он сказал.

— Нет! Что ты! Просто у меня… ну… нет слов.

Из нашей встречи мне больше всего запомнилось — не считая обещаний позвонить в ближайшие дни, чтобы непременно меня навестить, — одно слово, сказанное в ответ на мой вопрос: нет.

Естественно, я не поверила. У меня хватило ума понять: то же самое сказал бы на его месте любой приличный мальчик. Я и сама получила интеллигентное воспитание. Знала, что и когда следует говорить. Но ведь он был парнем, моим ровесником, и это возвысило его над всеми прочими визитерами. Ни одна старушка, даже Майра, не смогла дать мне того, что дал Том, и мама это почувствовала. Целую неделю она расхваливала Тома на все лады, и отец ей подыгрывал, хотя совсем недавно этот молодой человек, который имел неосторожность спросить, в какой стране говорят на латинском языке, был для него объектом язвительных насмешек. Я тоже поддакивала родителям, при том что все мы пытались собрать черепки безвозвратно разбитого вдребезги, наивно делая вид, будто я осталась прежней.

Через несколько дней Том навестил меня еще раз, но это посещение далось ему с трудом. Мы опять сидели на веранде. Теперь я слушала, а он говорил. По его словам, вернувшись от меня, он рассказал обо всем матери. Та не особо удивилась — из объявления отца Бройнингера она примерно это и заключила. В тот же вечер, а может, на другой день, сейчас уже не помню, мать позвала Тома и его младшую сестру Сандру на кухню для серьезного разговора.

Как рассказывал Том, она встала у раковины, повернувшись к ним спиной. И, глядя в окно, выдавила, что сама тоже подверглась изнасилованию. Ей тогда было восемнадцать. Все последующие годы она держала язык за зубами. Случилось это на железнодорожной станции, когда она ехала в гости к брату-студенту. Отчетливее всего мне запомнилось, как ее схватили двое парней, а она выскользнула, оставив у них в руках новое пальто, и бросилась бежать. Но ее все равно поймали.