Счастливая - [25]

И вот что еще не шло из головы: его сын, Пол. Стоя в общем кружке, я твердила себе, что Пол арестован и не избежит приговора. Его посадили за решетку, и миссис Моул, по всей видимости, этим удовлетворена. Пол сотворил зло. Отец Бройнингер всю жизнь талдычил про Бога, а сам прощелкал единственного сына, который в буквальном смысле был теперь для него потерян. Но я-то не потеряна. Я никому не причинила зла. Во мне вдруг окрепла какая-то сила, и действия моих родных — акт веры, или послушания, или добродетели — показались нелепыми. Я разозлилась, что они разыгрывают живые картины. Стоят на ковре в гостиной, где мы собирались только по большим праздникам, и молятся за меня какому-то там Богу, в которого не особенно и верят.

Наконец отец Бройнингер собрался уходить. Мне пришлось с ним обняться. На меня пахнуло одеколоном и нафталиновой затхлостью церковной ризницы. Помыслы его были чисты и беспорочны. На его долю тоже выпала беда, но пожалеть его у меня не получалось — ни с Божьей помощью, ни как-нибудь иначе.

Вслед за пастором потянулись старушки. Хорошие, добрые, умудренные опытом старушки.

Каждую из них по очереди провожали в гостиную и усаживали в дорогое широкое кресло, над которым всю жизнь тряслись родители. Это был завидный наблюдательный пункт. С высокого сиденья человек разом обозревал и гостиную (обитое голубым шелком канапе оказывалось по правую руку), и столовую, где на видном месте красовался серебряный чайный сервиз. Каждой гостье подавали чай в чашечке китайского фарфора, из тех, что родители получили на свадьбу; мама суетилась, как будто прислуживала особам королевской крови.

Первой явилась Бетти Джитлс. У Бетти Джитлс водились деньги. Ей принадлежал роскошный особняк неподалеку от Вэлли-Фордж — предмет зависти моей мамы, которая, проезжая мимо, всегда давила на газ, чтобы себя не выдать. Лицо Бетти было изрезано глубокими благородными морщинами. Внешностью она напоминала породистого шарпея, а в ее речи сквозил аристократический выговор, который мама приписывала «благородным корням».

По случаю прихода миссис Джитлс я накинула поверх ночной сорочки домашний халат. И снова заняла место на голубом канапе. Мне вручили подарок — книгу «Эйкинфилд: облик китайской деревни». Бетти запомнила, как в детстве я сказала сидевшим за кофе дамам, что хочу стать археологом. Во время ее непродолжительного визита разговор опять шел о всякой ерунде. Беседу поддерживала мама. Сначала про церковь, потом про Фреда. Бетти в основном слушала. Время от времени кивала или поддакивала. Помню, она косилась в сторону моего диванчика; у нее явно чесался язык, но не хватало духу произнести роковое слово.

Ей на смену прибыла Пегги О'Нил, которую родители за глаза называли старой девой. Эта не могла похвалиться фамильным состоянием. Пегги всю жизнь учительствовала и усердно копила себе на старость. Ее домик-пряник, стоявший в стороне от главной дороги, не занимал мамины мысли. Волосы она красила в иссиня-черный цвет. Как и Майра, питала слабость к сезонным сумочкам. На весну — из соломки, разрисованная дынями, на осень — с аппликацией из бусин и кожаных шнурков. Вещи из ее гардероба легко комбинировались друг с другом: добротные костюмы, легкие блузы. По-видимому, материалы выбирались с таким расчетом, чтобы не привлекать внимания к фигуре. Теперь, когда у меня самой есть преподавательский опыт, могу сказать: это была типичная учительская одежда.

Вроде бы Пегги тоже принесла какой-то подарок, но точно не помню. Не такая церемонная, как миссис Джитлс, она вполне могла прийти с пустыми руками. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы говорить ей «мисс О'Нил», а не «Пегги». Она сыпала шутками и сумела меня рассмешить. Призналась, что в пустом доме ей боязно. Что женщине вообще опасно быть одной. Сказала, что я держусь молодцом, проявляю большую силу воли и обязательно все преодолею. А под конец, с юмором, но не покривив душой, заметила, что остаться на всю жизнь старой девой еще не самое страшное.

Последней пришла Майра.

Жаль, что ее посещение запомнилось мне смутно. Точнее, моя память, к великому сожалению, не сохранила во всех деталях, как она была одета, как держалась, что говорила. Отчетливо помню только одно: у меня возникло чувство единения с женщиной, которая пережила «нечто подобное». Не просто знала, как это бывает, а понимала — в меру собственного опыта, — что выпало на мою долю.

Она сидела в том же антикварном кресле, согревая и ободряя меня своим присутствием. Ее муж Эд так и не оправился после зверских побоев. Надежды на полное выздоровление не осталось. Травмы головы не прошли даром. Он заговаривался, не мог сосредоточиться. Мы с Майрой были чем-то похожи: от нее тоже ожидали стойкости. Памятуя о ее внешности и репутации, люди размышляли: если такому суждено было случиться с кем-то из старушек, то лучше уж с самой волевой. Она рассказала мне про тех троих. Со смехом повторяла, что бандиты не ожидали такой прыти от старой развалины. Вскоре ей предстояло давать показания в суде. Джоуи был задержан по приметам, которые она сообщила полиции. Но как только речь заходила о муже, ее глаза затуманивались.