Счастье - [42]

Оба объяснения во всяком случае неполны: о «завещания Пушкина» Гоголь рассказывал и тем, у кого подобные рассказы вызывали раздражение, — например, Сергею Аксакову, считавшему, что Пушкин не понимал истинного значения и масштабов гения Гоголя. Кроме того, Гоголь любил распространяться об этом уже на вершинах своей славы, когда указание на то, сколь многим он обязан Пушкину, скорее должно было умалять масштабы его собственных заслуг...

Истоки пушкинского мифа Гоголя надо искать в его культурном воспитании — одновременно архаическом и романтическом. Вынесенное из домашней атмосферы архаическое представление о необходимости «патронажа» совместилось с романтическим представлением о Мастере-Учителе, литературном божестве. На роль литературного божества Гоголь избрал Пушкина — отчасти в силу тонкой интуиции, отчасти, может быть, в силу провинциальности литературных вкусов (в Нежине Пушкин считался наимоднейшим автором, меж тем как в Петербурге его слава шла на убыль).

Пушкин — в соответствии с новейшим романтическим каноном — виделся Гоголю как бы в двойном измерении («Пока не требует поэта / К священной жертве Аполлон...»). Пушкин-человек — даровит, исключительно ярок, но не свободен от множества земных недостатков (Гоголь охотно рассказывал историю о своем первом визите к Пушкину: «Верно всю ночь работал? — „Как же, работал... в картишки играл!“»). Пушкин-поэт — иное дело. Свои восторженные представления о Пушкине как поэтическом гении Гоголь выразил в статье «Нечто о характере поэзии Пушкина», опубликованной еще при жизни героя: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте... Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». (Интересно вообразить, как отреагировал живой Пушкин на эту патетику. Был польщен? Смутился? Растрогался? Почему-то кажется, что расхохотался...)

С Пушкиным-человеком можно обсуждать перспективы трудоустройства; на него можно обижаться; его можно порицать за легкомыслие (из письма Погодину 1833 года: «Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащат его в деревню»). Зато в другом измерении Пушкин — божество. Даже рассказанные им светские анекдоты превращаются в сакральную эманацию высокого искусства.

Именно острые словечки, сплетни, анекдоты, на которые Пушкин был так щедр, обильно переходили в гоголевские сочинения: Гоголь как бы поглощал частички литературного божества, получая таким образом часть его силы и славы. В повестях Гоголя выявлено немало анекдотических сюжетов, восходящих к Пушкину (в частности, зафиксированных в пушкинском дневнике за конец 1833–1834 гг.). Таковы упоминание о танцующих стульях в Ведомстве Придворной конюшни («Нос»); рассказы о дерзких грабежах в центре Петербурга («Шинель»); история скандального разрыва молодых супругов Безобразовых (вторая редакция «Портрета»)... Вероятно, пушкинских анекдотов, растворенных в текстах Гоголя, в действительности даже больше: не все же устные рассказы Пушкина зафиксированы в его дневнике и письмах!.. Аллюзии к анекдотическим историям, рассказанным Пушкиным, порою кажутся совершенно излишними: для сюжета гоголевских повестей они имеют второстепенное значение; иногда это даже не пересказ или обработка той или иной истории, а просто беглая отсылка к ней. Видимо, сам факт пушкинского происхождения использованных анекдотов (точнее даже сказать: тот факт, что эти анекдоты были пропущены сквозь уста Пушкина) был для Гоголя куда важнее их собственно сюжетной роли...

Нет никаких оснований предполагать, что связь с Пушкиным в «Ревизоре» и «Мертвых душах» (в той мере, в какой она действительно имела место) качественно отличалась от использования пушкинского материала в петербургских повестях. Что бы ни утверждал Гоголь, «пушкинское» в главнейших произведениях Гоголя нужно, видимо, искать не в «главном» — в сюжете, идеях, характерах, а во «второстепенном». Затасканность и традиционность сюжета «Ревизора» отмечалась многими критиками, увидевшими в комедии инсценировку расхожего анекдота. Сам Гоголь (в беседах с современниками) указывал, что сюжет «Ревизора» подсказан пушкинским рассказом о приключениях литератора и чиновника Павла Свиньина в Бессарабии. Но в действительности свиньинская история (молодой чиновник, призванный исследовать законы и установления новоприобретенного края, превысил свои полномочия и возбудил в местной знати необоснованные надежды), имеет к «Ревизору» лишь самое косвенное отношение. «Пушкинское» обнаруживается скорее в деталях. За некоторыми из них узнаются рассказы Пушкина о его путешествии в Оренбург осенью 1833 года и о последующем пребывании в Болдине (этими рассказами Пушкин, видимо, делился с Гоголем вскоре по возвращении из путешествия, в зиму 1833–1834 года).