Счастье - [4]

А тетя Зина меж тем продолжила, почти перейдя на шепот:

— Тогда-то девка сообразила, что подруги ей не поверят, будто она на погост бегала, а не просто по нужде ходила. «Принесу-ка им саван, чтоб надо мной не смеялись». Схватила за край савана, дернула — и бегом назад что духу было, ни разу не оглянулась.

Прибежала и села в свой уголок ни жива ни мертва. Девки, конечно, заохали, а тут вдруг стук в дверь. Это умрун за своим саваном приперся, в избу ломится: «Отдайте мой саван! И девку мне отдайте, теперь она невеста моя!»

Тут петух вдруг прокричал, и умрун убрался.

А мать той вредной девки заговоры всякие знала, подучила свою дочь, что делать. Снова девки собрались на посиделки в другую избу. Пришел ночью умрун, стал свою невесту требовать. А девки ему отвечают: «Погоди чуток, мы невесту к венцу обряжаем!»

Сделали они куклу, завернули в саван и за дверь выставили. Тут петух закричал. Схватил умрун свою невесту и дунул на кладбище со всех ног. Больше его не видели.

Тетя Зина, конечно, для Мауры эту историю рассказала, но Маура же по-русски совсем не понимала, вот и получалось, что тетя Зина гораздо больше русских детей пугала, чтобы те не вздумали брать пример с этой Мауры, не бегали воскрешать родителей, потому что если уж кто умер, то это навсегда, Танька точно знала. Разве же она такая глупая, чтобы ночью на погост бегать? Да и не на местном погосте ее родители, а вообще неизвестно где. Так часто случается, что вот живет себе человек, никого не трогает, и вдруг приходит начальник в портупее и велит ему собираться. А что происходит дальше, об этом никто не знает. И говорить об этом тоже нельзя. В детдоме, по крайней мере. И что было прежде, до детдома, об этом следует накрепко забыть. Так тетя Зина учила. А Танька и без тети Зины почти ничего не помнила. Вот разве что как какую-то женщину за волосы за порог вытягивают, и она так страшно кричит, что иногда Танька это во сне видит. И тогда до утра уже заснуть не может. Это гораздо страшнее, чем умрун на могиле. И вот лежит Танька, в потолок смотрит и думает, что в детдоме-то лучше, чем в семье. Никто за волосы не таскает. И каша каждый день, и чай с сахаром, и лапша.

Тетя Зина напоследок Мауру по головке погладила, чтобы та, значит, спокойно спала и знала, что никакой умрун за ней не придет. Потому что они только при царе по кладбищу шастали, а при советской власти на кладбищах умруны все как один в могилах лежат спокойно.

Так вот, дотронулась тетя Зина до лобика этой карелки, а лобик-то как раскаленная сковородка. Тетя Зина охнула в голос и руку мигом отдернула, будто обожглась. И запричитала. И Мауру в охапку схватила вместе с простыней и унесла куда-то. И больше эту девочку-карелку никто не видел. Но Танька так подозревала, что ее все-таки забрал умрун. Не напрасно же тетя Зина про него рассказывала. Вот что бывает, если кто-то решит своих покойников оживлять.

3.

Про войну в памяти остались какие-то разрозненные детали, как будто моль полотно войны изъела до сплошных дыр. Странно так. Почему-то ярко запомнилась Таньке сама эвакуация детдома. «На Урал едем, на Урал!» — это объявили почти торжественно, и такая поднялась суета, что Таньке представилось, будто враг уже завтра займет их детдом, хотя сама ведь уже большая была и вроде все понимала. Еще застряло в голове слово «счастье» — мол, счастье, что удастся в числе первых эвакуироваться. И что на Урал — тоже счастье. Потому что туда-то уж врага не пустят. Урал — это очень далеко.

Так вот оно какое, оказывается, счастье. А то ведь до сих пор Танька, конечно, знала, что счастье — жить в стране Советов, но что в этом счастье такого особенного, никак не могла понять, хотя никому и не признавалась в своих сомненьях. Ну, есть у них в детдоме пионерская дружина, библиотека, хор, зимой еще на лыжах ходят. Но как-то все это по ощущению не очень похоже на счастье, потому что предсказуемо, что ли. И ничего такого особенного. Хор как хор, библиотека как библиотека, все книжки в ней до дыр зачитаны.

Но вот засветло собрал детдом манатки, погрузил на подводы, и потянули лошади телеги вперед и вперед по осенней распутице. С ними в телеге тетя Зина поехала, сперва все какие-то истории рассказывала, вроде чтоб ребятам не скучно было, дорога-то длинная, а потом разморило тетю Зину, и тогда каждый звук вокруг неожиданно стал будто выпуклым и ярким на фоне грязно-серого неба, и птицы закричали как-то по-особенному, будто что-то важное хотели рассказать на своем языке, и деревья, одетые желтой листвой, по обе стороны дороги шелестели настолько таинственно, что даже крикнуть хотелось от непонимания творящегося: «Эй, вы там чего?»

Миновали одну деревню и другую, перевалили через мост, который кряхтел и ходил туда-сюда, угрожая обрушиться в черную медленную реку. Самый верхний тюк из плотно наваленных на телегу не удержался и сорвался в воду. Все одновременно воскликнули: «Ай!» — и в тот момент Таньке даже представилось, что вот так именно и выглядит смерть — как густо-черная речка. Когда в нее что-то падает, то еще короткое время держится на поверхности, потом идут круги по воде — памятью, но вскоре и вовсе ничего не остается.