Счастье в кредит. Книга 1 - [28]

— Да я все сказала. Очень странно, очень странно…

— Опять тот же разговор, — тяжело вздохнул Цыбин. — Да не убивал никто вашу мать. Нина Сергеевна — святой человек. Правда, она и пожилой человек. Могло случиться у нее что-то с сердцем? Мы ведь и это еще не принимаем во внимание.

— А вы примите, — сказал Багин. — Наведите справки. Мне вас учить?

— У мамы было здоровое сердце, — сказала Наташа. — Во всяком случае, когда я видела ее в последний раз, она не жаловалась…

— Мы проверим. Но я боюсь, товарищ Багин, что убедить Наталью Дмитриевну будет нелегко. Очевидно, у нее есть какие-то предположения.

— Это верно? Ты скажи, не стесняйся.

— Если вы о том, кто это мог сделать — ума не приложу. Но и в несчастный случай я не верю.

— Почему? — спросил Иван Степанович.

— Не знаю… Не верю, и все, — тихо сказала Наташа.

Цыбин развел руками, мол, что тут скажешь.

— Ладно, Цыбин, иди. И держите меня в курсе. Про каждый шаг держите. Понял?

— Так точно.

— Ты при нем не стала чего-то говорить? — спросил Багин, когда следователь ушел.

— Нет, я все сказала.

— Понимаешь, твои чувства, конечно… Но и у них, согласись, в руках наука, экспертизы всякие…

— «Незаостренным предметом», — повторила Наташа. И только сейчас поняла, что ее в этих словах смущает. — Разве так пишут?

— А как? — не понял Багин.

— «Тупым предметом» — пишут…

— Ой, чего только не пишут.

— Это верно, — согласилась Наташа, вспомнив, как мама учила их ценить слово. Ведь так часто люди не понимают друг друга именно из-за неверных слов.

— Ну ты не волнуйся, я все прослежу. Я им навалять не позволю, — успокоил ее тесть.

Наташа вдруг почувствовала себя ужасно разбитой. Словно она сейчас вымела оба участка, свой и Андрея, вымыла лестницы и еще сдала экзамен Мартынову.

— Можно мне прилечь? — спросила она.

— Конечно-конечно… Хочешь, в Андрюшкиной тебе постелят?

— Да я не спать. Я полежу немного.

— Можешь и поспать. Я тебя на ужин разбужу. Лады?

— Спасибо.

Наташа пожалела, что согласилась устроиться в комнате Андрея. Все здесь было его, все о нем напоминало, казалось, сейчас откроется дверь и — «Привет, Татка, ты как?»

Наташе стало тоскливо и одиноко.

«Он сейчас там один. Корпит над учебниками. Сам себе и готовит и стирает… Милый Андрюшка. Мальчик мой. Как мне без тебя тяжело. Только ты один и держишь меня на этом свете. Твои глаза. Твои руки. Твой голос. Как хорошо, что ты у меня есть. Есть твои крепкие плечи, твоя сила. Мне ничего не страшно с тобой. И мне так страшно без тебя. Я одна упаду, Андрюшка. С тобой я все смогу. Вот пройдет эта черная полоса, увидишь, мы горы своротим. Все у нас будет прекрасно. Нам ведь и так повезло, что мы с тобой вместе. Что я могу на тебя положиться. Что всегда знаю — ты меня защитишь. Приласкаешь, успокоишь, придашь сил… А мне так сейчас тяжело, мой милый. Вчера на кладбище я ведь не рисовалась. Я действительно хотела умереть. И это только ты меня остановил. Ты просто есть. Не здесь, а далеко, но мне все равно легче. Милый Андрюшка…»

Наташа таки задремала, а проснулась, когда Багин-старший тихонько приоткрыл дверь.

— Отдохнула?

— Да, прекрасно. Словно Андрюшка здесь.

Нет, все-таки хорошо, что она в его комнате.

После ужина Багин засел к телевизору смотреть «Время», а Наташа стала рассматривать книги, которых здесь было немало. Конечно, Ленин, Маркс, Энгельс, Брежнев, Андропов… Но были и другие, не политические. Полное собрание сочинений Толстого, Чехова, Достоевского, Пушкина — «академка», альбомы живописи, искусствоведческие книги.

Наташа доставала их, перелистывала, понимала, что многие она открывает первой. Времени у хозяина на литературу не хватало.

«Интересно, а классиков марксизма читают в этом доме? — подумала она. — Посмотрим».

Оказалось, что и партийную литературу Иван Степанович не баловал вниманием. Книжки раскрывались неохотно, потрескивали слипшимися страницами, ссохшимися капталами.

Когда-то в далеком детстве Наташа свято верила во все идеологические постулаты. Настолько свято, что, когда учительница в первом классе спросила: «Дети, кто из вас отдал бы свою жизнь, если бы знал, что Владимир Ильич Ленин встанет из мавзолея?» — Наташа первая вскинула руку и даже прослезилась от предполагаемого счастья отдать жизнь за вождя мирового пролетариата.

Сейчас она с ужасом вспоминала учительницу, которая задала этот вопрос, и себя, тянувшую руку.

Когда в третьем классе ее приняли в пионеры, она шла домой, распахнув на груди пальто, чтобы все видели ее красный галстук. Она знала наизусть все ордена комсомола и его славные дела. Она и сейчас еще думала, что построить справедливое общество можно, необходимо, но сделать это не так уж легко. Людей не переделаешь. Новый человек никак не хочет получаться. Энтузиазм пропадает. Люди стали меркантильны и недобры. Почему-то они не хотят строить светлое будущее, они гоняются за колбасой, модными вещами, пристраивают своих детишек на теплые места… От чего это так идет? От руководителей. Они не могут организовать нормальную жизнь. Они погрязли в каких-то мелочах, они не думают о людях. Они заперлись в своих особняках…

Так она думала еще год назад. А теперь она понимала, что и руководители ни при чем. Вот Иван Степанович — то и дело ему звонят, то и дело теребят его какие-то заводы, фабрики, колхозы, совхозы… Там что-то недопоставили, там что-то запороли, здесь не посеяли, тут не убрали… Когда ему думать о людях? Когда читать книги? Он еле успевает залатать одну дырку, как рядом образуется еще большая. И сами-то заплатки не сыпятся с неба, они берутся от того же рваного мешка. Послушаешь вот так денек его беседы и диву дашься, почему еще свет горит, вода идет в кранах, автобусы ездят, поезда, хлеб есть в магазинах… Этого ничего уже не должно быть, все давно разворовано, пропито, испорчено, сломано…