От остановки к остановке пассажиров становилось все меньше, и теперь, когда вагон шел почти пустым, неровности пути встряхивали его еще сильнее, еще сильнее заставляли раскачиваться и скрипеть. Так казалось Андрею, который хотя и видел ослепительно красные и ослепительно желтые стены и девушку-кондуктора, и еще паренька с взъерошенными волосами и кепчонке на затылке, но в то же время забыл и о вагоне, и о своих попутчиках. Он представлял себя сидящим не в старом городском трамвае, а в поезде или в кабине лесовоза, или в подводе, тарахтевшей где-то далеко-далеко от этого города — по таежной, избитой дороге. Она не восхищала, потому что была трудна, встряхивала на ухабах, норовила выбросить на искромсанных поворотах, но Андрей все равно был рад ей. Только она, единственная эта дорога, по которой шел каждый, вела к людям.
К людям, ради которых живут.
Должны жить.
Трамвай замер на минуту, и паренек с взъерошенными волосами, проходя мимо кондуктора, протянул ей билет.
— Вот, возьмите — счастливый!
Девушка взглянула на него непонятливо, удивилась:
— А на что он мне?
— Счастливый, говорю. Редкий случай.
— Ну и что?
Не знавший, как поступить, паренек с беспокойством взглянул на дверь и все-таки втиснул билет в руку девушки.
— На что! — сказал он. — А мне на что? Так это я — в подарок.
Девушка расправила билет и положила его на сиденье против себя, а паренек подмигнул ей и на ходу спрыгнул с подножки.
