Счастье рядом - [35]

2

В промышленной редакции Андрея ждал Мальгин. Увидев Широкова, он подбежал к нему, взял под руку и подобострастно спросил:

— Ну как, попало Фролову? Здорово пропесочили?

— Работать надо, — высвобождая руку, сказал Андрей, — а то и нас пропесочат.

— Ну что вы, Андрей Игнатьевич, нас не за что, — как всегда скороговоркой заговорил Мальгин. — На той неделе я три передачи подготовил...

— И все из города, и ни одной авторской.

— Авторские будут. Только что звонил главному инженеру СМУ, в совнархоз, на железную дорогу, в угольный комбинат. — И Мальгин начал перечислять целый список должностных лиц, которым он успел заказать корреспонденции.

— Как видите, ваше указание выполняется. А Фролов — что! Один апломб. Сам еще ничего путного не написал и вообще...

— Еще напишет.

— Конечно, конечно, кто его знает, может быть, еще развернется. Столичный журналист, а мы — что, практики. Зато людей знаем, кто как работает, где что нового. Сами не позвоним — нам позвонят. Это и есть связь с жизнью.

— Ну ладно, — перебил Андрей, — по телефону, конечно, еще не связь.. Надо больше ездить, смотреть собственными глазами. Но об этом потом. А сейчас давай почту. Что-нибудь есть интересное?

— Кой-чего есть. Кстати, получил письмо от Петрова. Он и не собирается возвращаться. Хочет переводиться в Ростов. Так что теперь нашим партийным вождем будет Ткаченко. Мы же с вами останемся вдвоем на всю редакцию. А вот еще письмо. Местное, лично вам. — Мальгин подал Андрею тонкий голубой конверт. В нем оказалась короткая записка.

«Дорогой Андрейка! Была проездом в вашем городе. Очень хотела повидать тебя! Да, видно, не судьба. Мне показалось, что я видела тебя вчера на почте. Ты ли был это? Когда получишь мое письмо, поезд будет уносить меня все дальше в Сибирь. Грустно...

Всего тебе лучшего, может быть, еще встретимся. Иринка».

Она помнила его. Не изменилась. Но почему ей тяжело? Конечно, причиной всему профессор. Иринка не могла разделять его взглядов. Тогда почему она с ним? Ведь она с ним едет в Сибирь, пусть об этом не пишет...

В комнату вошел Хмелев. Он чертыхался.

— Черт возьми, говорю, как повернуть эту рыхлую глыбу? Про кого? Про Фролова, конечно. Вроде бы парень не дурак, эрудит, а закваска не наша. Где касается работы, — ему полегче да поменьше, где денег — побольше да почаще. Парню двадцать четыре года, а взгляды обывателя прошлого века. Мы каждый день говорим о коммунизме, все силы коммунизму, черт возьми, а этот ихтиозавр на каждом шагу оглядывается назад — кабы не надсадиться. Выгнал бы я его с треском!

— Это проще всего, — спокойным голосом сказал Андрей, пряча в карман конверт.

— В том-то и дело! А ведь он у нас не один. Э, да что говорить — много еще у всех у нас работы.

Хмелев сжал в углу рта папиросу и, прикурив, спросил, готова ли передача.

— Только что вычитал с машинки. Андрей Игнатьевич посмотрит и сдадим, — скороговоркой ответил Мальгин. — А насчет глыбы — повернем. Я с вами, Леонид Петрович, вполне согласен. Что он в жизни видел? Ничего. Единственный сынок у почтенных родителей, пороху не нюхал, трудностей тоже никаких. Поживет, поработает — человеком станет.

3

Жека позвонила в полдень. Андрей, никогда не слыхавший ее голоса, долго не мог понять, с кем говорит. Только сбивчивые напоминания о дне рождения сестры, когда Жека плохо себя почувствовала и рано уснула, восстановили в памяти картину неприятного посещения, со времени которого прошло немало дней. Взглянув на Мальгина, который разложил на столе бумаги и быстро писал, Андрей решил не приглашать Жеку в редакцию и попросил ее прийти в ближайший сквер. Вскоре он уже сидел на одинокой скамье и смотрел на вереницы первых опавших листьев, робко прибившихся к бетонному бортику газона. Смотрел и думал о том, с чего начнет разговор с этой незнакомой женщиной. Ясно ему было одно: ей надо помочь, сблизить с людьми, с хорошими, трудолюбивыми. Только тогда могла измениться ее жизнь и жизнь ее сына.

В воздухе на ветру долго кружился лист, бурый, чуть покоробленный. Он только что весело шумел среди тысяч трепетных листьев старой липы. Лето кончилось. С каждым порывом ветра на землю сыпались все новые листья. Андрей наклонился, чтобы поднять один из них и услышал быстрые четкие шаги. Рядом с упавшим листом остановились незатейливые босоножки, дешевый лак которых потрескался и потускнел. Их переплеты крестами врезались в маленькие ноги в лоснящихся шелковых чулках. Андрей посмотрел вверх и увидел невысокую курносую женщину с большими карими глазами и пухлым мальчишеским ртом.

— Это вы? — насмешливо улыбнувшись, спросила она и протянула руку.

— Жека, все зовут меня Жека.

Голос низкий и мягкий, как у Кедриной. Рука маленькая, чуть влажная.

— Вы, может быть, предложите мне сесть?

— Да, да, конечно, — отозвался Андрей. Он уступил место и назвал свое имя.

Возникла неловкая пауза. Андрей не знал, как начать разговор, о чем спросить. Совсем иначе получалось, когда он готовил передачу. Тогда беседа шла сама собой. И вопросы возникали непроизвольно, и собеседник, чаще всего, старался помочь, вспоминал самое интересное и значительное из своей жизни. А потом требовалось осмыслить услышанное и написать как можно проще и убедительнее. Но как следовало поступить теперь, когда никто его не уполномачивал вмешиваться в жизнь этой женщины и цель разговора была не совсем ясной?