Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний - [41]

В наибольшем возбуждении пребывала Антонина Николаевна – в 1975 году она специально приезжала в Москву, чтобы попробоваться на роль Нади Шевелевой, проиграла соревнование Барбаре Брыльской, и очень расстроилась. С тех пор каждый Новый год Шуранова весьма придирчиво смотрела картину, считая, возможно, что уж ее-то Надя вела бы себя более осмотрительно. «Завтра новогодняя ночь кончится и наступит похмелье, пустое, как колокольни тропаревской церквушки, и за такой короткий срок старое разрушить можно, а создать новое невозможно», – словно говорила тетя Тоня вслед за Ипполитом.

Интернета еще не существовало, поэтому, чтобы решить спор, полезли в книжку, без которой не мог обойтись ни один интеллигентный человек, – в Большую советскую энциклопедию (третье издание, 30 томов; том 24 в двух книгах, вторая целиком посвящена СССР). 15-й том, как сейчас помню, начинался с ломбарда.

– Так, сейчас посмотрим, сейчас я вам докажу, – бормотал я, листая страницы. – Ломоносов, Джек Лондон, Софи Лорен, лошадь Пржевальского, луговые собачки, Лужники, луковая журчалка, Лукулл, Луна, Львовско-Волынский угольный бассейн, льноконоплемялка, льняная блоха… Черт, где же ты, любовь… Вот она, нашел!

– Читай скорее, – сказала Антонина Николаевна. – Читай, а то сейчас Хочинский из Ленинграда приедет, а у нас еще оливье не наструган.

– «Любовь – интимное и глубокое чувство, устремленность на другую личность, человеческую общность или идею, – торжественно процитировал я. – Любовь необходимо включает в себя порыв и волю к постоянству, оформляющиеся в этическом требовании верности. Любовь возникает как самое свободное и постольку “непредсказуемое” выражение глубин личности; ее нельзя принудительно ни вызвать, ни преодолеть…»

– Ага, вот видишь! – прервала меня Шуранова. – Порыв к постоянству! Этическая верность! Говорю же: Надя осталась в Ленинграде, с Ипполитом!

– Как же, осталась! – закричал я. – Как же осталась, когда – непредсказуемые глубины личности! Нельзя принудительно преодолеть! Прилетела за любовью в Москву, как миленькая!

– Вообще да, путано как-то, – неожиданно легко согласилась Шуранова. – Непонятно в итоге – то ли осталась, то ли прилетела. Но это же советская энциклопедия, небось какой-нибудь дурак писал.

– Это писал… – сказал я, снова опуская глаза, – это писал… О! Смотрите, про любовь в БСЭ написал академик Сергей Сергеевич Аверинцев, наш тропаревский сосед! Он тут живет, в трех минутах, в 119-м доме (там же, где Аркадий Натанович Стругацкий), аккурат между 113-м и 125-м, между домами Нади и Жени! Хотите, я быстро добегу до него и спрошу, за кого в итоге Надя вышла – за Женю или Ипполита? Сон это был или явь?

– Не нужно бежать к Аверинцеву! – вмешалась моя мама, опуская старенький фотоаппарат «Зенит». – У него наверняка тоже гости, тебе нальют, и ты там застрянешь на всю ночь, как Лукашин! Лучше добеги до магазина, а то Саша придет, а у нас, кроме вина и шампанского, только одна бутылка водки, может не хватить!

– Вы считаете меня легкомысленным, – обиделся я. – Вы считаете меня легкомысленным, а ведь у меня на Новый год для Хочинского бутылка настоящего «Наполеона» заначена! Он сам мне его из Франции привез, а я специально не выпил и припрятал!

– С любимыми не расставайтесь, – сказал с экрана Женя.

– С любимыми не расставайтесь, – подхватила Надя.

– И каждый раз навек прощайтесь, когда уходите на миг, – сказали Надя и Женя хором.

– Не ходи никуда, папка, – сказала Алиса. – Не ходи никуда, я так не люблю, когда ты уходишь.

– Не уйду, – сказал я. – Останусь вот тут, с вами, под елочкой, навсегда. Иначе, мне кажется, я никогда не буду счастлив.

Иначе мы никогда не были бы счастливы.

Тинатин Мжаванадзе. Сад

Я не очень хорошо помнила, где сейчас хранятся банки с чаем, поэтому на всякий случай первой открыла именно эту закопченную дверцу углового кухонного шкафчика – когда-то цвета фуксии, лаковую, а сейчас всю в кракелюрах и несмываемой копоти от печки, и на удивление – чай и кофе там и оказались, как это было при маме.

До рождения моего первенца мама хранила свой чай в картонных коробках, предварительно их заворачивая сначала в пергамент и потом в фольгу, однако из-за влажности воздуха картон быстро терял форму, а чай – аромат. Банки из-под детского питания «Нан» восхитили маму до крайности: их накопилось довольно много, ведь я смогла покормить грудью малыша только месяц с небольшим. Пришлось переводить его на искусственное вскармливание, и с тех пор эти банки – сначала «Симилак», потом «Нан» – накапливались с доставляющей удовольствие регулярностью. Мне они и самой нравились, но в те годы мне хранить было нечего, а у мамы такая удивительная посуда сразу образовала тару премиум-класса: белые с голубым, с герметичными крышками, они изнутри были выстланы фольгой, и мама справедливо отвела им почетное место посуды для хранения драгоценного чая.

Со временем банки старели, портились, гнулись, трескались, в них отсылались гостинцы, запасы надо было пополнять. Поскольку остальные младенцы питались грудным молоком, а не сухими смесями, приходилось брать банки из-под печенья, кофе, какао, сухофруктов – все с разными рисунками, фактурами, высотой и диаметром. Из-за этого разнобоя было проще отличать разные партии чаев друг от друга – в тучные годы родительского здоровья здесь его было в изобилии.