Сцены из жизни Максима Грека - [52]

Максим знал, что Марк — легкомысленный и злой. Знал также, что тот давно затаил на него гнев, получив по заслугам, — ведь лекарь бессовестно обманывал доброго Варлаама, выдавая себя за знатока Священного писания. Недалекому, вспыльчивому Марку ничего не стоило оскорбить человека, возвести на него напраслину. Максим обычно не обращал внимания на его слова. А теперь его насторожило, что сам окольничий Карпов, который вел государственные дела с Высокой Портой,[151] посоветовал ему опасаться лекаря.

Когда в последний раз видел он Марка?

Верно, несколько месяцев назад, Максим не мог вспомнить точно, когда это было. Марк тогда сам заявился к нему в келью и рассказал, что в Москву приехал султанский посол. Но когда же это было? И о чем еще говорили они?

«Максим, а Максим, я пришел к тебе с доброй вестью. Приехал человек из Константинополя, привез тебе наказ от Лаврентия, Неофита и игумена Ватопедского монастыря. Они советуют, чтобы ты запасся терпением. А патриарший эконом посылает тебе мешочек миндаля и изюма. Запасись, говорят, терпением. Скоро кончатся твои и мои муки. Напишут в Москву сам патриарх да Ибрагим-паша… И приехал-то человек не простой, а великий посол Высокой Порты. Пусть только посмеет их ослушаться великий князь. Я был сейчас в его покоях, мы вместе обедали».

Марк икал, от него разило брагой.

«И кто же этот посол?»

«Искендер Сака, но ты не суди по его имени. Он грек княжеского рода».

Максим припомнил, что слышал раньше от Марка о греческом князе, которого Селим, отец теперешнего султана, отправил послом в Москву. И спросил, он ли это.

«Нет, того звали Феодорит, а этого Искендер Сака или попросту Скиндер, — ответил Марк. — А что до княжеского рода, — он засмеялся и зашептал Максиму на ухо: — Он называет себя князем Мангупским, но я-то помню его по Константинополю: он был слугой у беев. Султанским драгоманам[152], Адриану и Мустодию, воду носил. Потому турки и прозвали его Сака. Пойми, старец, какую игру затеяли драгоманы и паши с великим князем. Василий добивался, чтобы к нему отправили высокого посла, а ему шлют водовоза!»

«Позор! — с досадой воскликнул монах. — А он и вправду грек или только выдает себя за грека?»

«Разумеется, грек! А что тебя удивляет? Кто теперь в Высокой Порте вершит дела у султана? Греки. Повсюду греки. Великий драгоман Авессалом — грек, Адриан и Мустодий тоже греки. Султан Сулейман молод и неопытен, точно дитя малое. На уме у него лишь женщины, лошади да красивые наряды; и Ибрагим-паша, второй человек в Порте, — такой же. Великий князь хочет дружбы с басурманами. Бояре приезжают в Константинополь, но султан не принимает их. Хорошо, если к Ибрагим-паше отводит их драгоман, а тот поднесет им кубок раки,[153] миндаля и халвы. Принимает подарки великого князя, половину отсылает султану, половину оставляет себе и советнику своему Авессалому».

«Позор! — повторил Максим. — Но ты глуп, Марк, и пахнет от тебя вином».

«Да, это позор, старче, — засмеялся Марк. — Позор и неразумие! А разве не позор могущественному православному князю припадать к ногам султана, искать его дружбы?»

«Позор великий для православного русского княжества!» — горячо подтвердил монах.

«Эх, позор то, позор и это, все — позор… А я, отец Максим, хочу увидеть жену и детей. Не останусь я тут на растерзание псам Василия. У меня, старче, жена и детишки в Константинополе, и они ждут меня. А тебя ждут в твоем монастыре. И если хочешь поглядеть на него, пускай творятся позорные дела, прикидывайся, будто не замечаешь ничего. Мне Скиндер привез письмо от жены. Она ходила к самому Адриану, он ей сродни. Адриан же пошел к другу своему Авессалому. Великий драгоман приказал Скиндеру без меня не возвращаться. Пусть теперь князь Василий посмеет прекословить водовозу паши».

«Ты, негодный, с ума спятил, сам не знаешь, что мелешь. Хорошо, если тебя никто не слышит, не то в большую беду попадешь».

«Здесь бог, ты да я, а больше никого, святой отец, — крестясь, сказал Марк, но вдруг увидел в углу монашка Афанасия и вскочил со скамьи. — Вон отсюда, подлый! — закричал он, схватив келейника за рукав рясы. — Ты слыхал, о чем мы говорили?»

Афанасий испуганно сжался в комок.

«Оставь беднягу, — сказал Максим. — У него болит зуб, он не спал всю ночь».

«Лучше бы болели у него уши, — пробурчал Марк и потряс Афанасия за плечо. — Слыхал ты, о чем мы говорили?»

«Ни слова не дошло до моих ушей».

«Смотри у меня, несчастный, я ведь не монах. — Марк сердито дернул его за руку. — Я не стал бы держать тебя при себе, чтобы ты подглядывал да подслушивал. А я-то возносил молитвы за здравие подлой твоей душонки. Смотри у меня, вырву тебе все зубы! — И он потряс его за плечи. — Нет, зубы у тебя и так гнилые, другая постигнет тебя кара: объявлю, что ты прокаженный, неизлечимо больной, и великий князь сошлет тебя на север, во льды, на растерзание белым медведям».

Говорили они тогда еще о чем-нибудь с Марком? Передал Афанасий кому-нибудь содержание их разговора или еще что-то известно Карпову? И где теперь Марк? — эти мысли не давали Максиму уснуть до рассвета. Когда стали тяжелеть его веки, колокола зазвонили уже к заутрене.