Сцены из жизни Максима Грека - [47]

— Да, — согласился с ним Максим. — Но пришел час, когда надобно не дрожать от страха, а совершать подвиги во имя православия. Великий князь же при наступлении татар уехал, скрылся в лесах, вместо того чтобы сражаться. Он согласился опять платить хану дань, не понимает, что мусульмане, подобно огню, ненасытны. Чем больше крови дашь, тем больше требуют они. Нет, не пристало великому князю бежать от врагов. Надо было испросить помощи и воодушевления у господа, и тогда Василий поразил бы Магмет-Гирея, как самодержец византийский Ираклий[139] — неверного Хосроя. Так советовал ему святой старец Варлаам, так и мы писали в наших посланиях.

— Знаю, отец Максим, — кивнул Берсень. — Ты честно исполнил долг свой, но лучше бы тебе не писать об этом.

— Почему? — с удивлением спросил Максим.

— Злопамятен Василий, навредит он тебе.

— Злые люди, боярин, не в силах навредить добродетельным. Они могут умертвить их, заключить в темницу, предать позору и унижению, но знаешь ли, что сказал древний мудрец Сократ своим судьям? Что ни темницы, ни смерти не страшится добродетельный человек. А то, что злые люди считают злом, не зло для меня. Господь послал меня к вам, и только он уведет отсюда.

— Ты, отец мой, говоришь как муж истинно добродетельный, — сказал боярин. — Но мы — обыкновенные люди, и над нами стоят другие, владыки наши. Скажи, святой старец, по своей воле остался ты здесь?

— Не отпустили меня, боярин, — вздохнул святогорский монах.

— И не отпустят! — посмотрев ему в глаза, отрезал старик Берсень.

— Отчего ты так думаешь, боярин? — спокойно спросил Максим.

— К нам легко приехать, отец, да трудно от нас уехать. Не отпустит тебя великий князь Василий.

— Почему?

— Ты человек просвещенный, немало здесь повидал хорошего и плохого. Уедешь отсюда и все расскажешь. Когда, отец мой, последний раз видел ты великого князя?

— За несколько дней до исчезновения митрополита.

— Он, что ж, призвал тебя к себе?

— Да. Призвал и спросил… а я сказал, пусть не делает, что задумал, не то случится, как с византийским самодержцем Константином, сыном Ирины.[140] Тот тоже постриг в монахини первую свою жену и на другой женился. Народ и духовенство восстали. Ослепленный любовью и властью своей, жестоко он покарал тех, кто осмелился ему перечить. Святого Феодора Студита[141] заточил в тюрьму на одном из Принцевых островов,[142] многих пытал и умертвил, но вскоре последовало возмездие: мать его подняла войско, и Константина свергли с престола, а потом ослепили. Суровая кара, но справедливая. Вот что сказал я вашему государю.

— А что ответил Василий?

— Ничего. Больше не призывал меня к себе.

— Сиди и жди, сударь, — после некоторого молчания промолвил Берсень.

— Чего мне ждать? — спросил монах.

— Великий князь всех нас ослепит, чтобы кто-нибудь не ослепил его самого, — удрученно улыбнулся старик Берсень.

— Нет, сударь! — горячо возразил Максим. — Есть царь земной, но есть и небесный.

Он долго смотрел на понурившегося боярина. Длинные седые волосы Берсеня свисали чуть ли не до пола. Пыл Максима остыл, и он проговорил спокойно:

— А ослеплять других — все равно, что ослеплять себя.

Берсень сидел не шевелясь и молчал. Святогорский монах хотел что-то еще прибавить, но, глядя на поникшую голову всесильного прежде боярина, понял, что страшное предсказание может сбыться со дня на день — ведь того же ждал и он сам.

УЧЕНЫЕ

До сих пор все шло так, как при сборах в дальний путь. Вот уже готова повозка, впряжены лошади. Грузят вещи, прощаются, обмениваются последними словами. Пока еще никто не торопится. Но возничий наконец ударяет кнутом, лошади пускаются вскачь, стрелой летит повозка, все быстрей и быстрей — были бы только проворны кони — вертятся колеса.

Как прежде из незаметного монашка Даниил стал игуменом, так и теперь привез его великий князь в Москву и из игумена сделал русским митрополитом. Не спросив никого, посадил его на место старого Варлаама. Немного времени прошло после посвящения его в сан, и Даниил поспешил отблагодарить Василия. Давно уже великий князь хотел прибрать к рукам князя Северского Василия Ивановича. Благословения на это, как говорили, просил он и у прежнего митрополита, но Варлаам отказал ему. А теперь Даниил охотно согласился помочь, оповестил князя Северского, что тот может без страха приехать в Москву: ему окажут там покровительство. Князь приехал, его схватили и бросили в темницу. Всех возмутила неслыханная дерзость митрополита.

Вассиан сказал как-то святогорскому монаху:

— Теперь, Максим, добра не жди. Я уезжаю из Москвы.

— Куда же, брат?

— Туда, где жил прежде, в Симонов монастырь. Поедем со мной. Там у меня свои люди. Будешь в безопасности, а тут тебя окружают волки.

Они стояли в воротах монастыря. Возле дворца появился юродивый и направился к ним. Оборванец, в потертом кафтане, наброшенном на плечи, на ногах обмотки из грязного тряпья. Остановившись перед двумя монахами, он нагло заглянул им в лицо и что-то спрятал за спиной.

— Что там у тебя, дурачок? — спросил Вассиан.

— Вот, — промычал юродивый и помахал перед собой старой метлой, общипанной, никуда уже не годной.