Сцены из провинциальной жизни - [29]

просто делать то, что говорят? Готов ли он покориться и заплатить такую цену? Нет ли способа жить в Кару — единственном месте в мире, где ему хочется быть, — так, как ему хочется: не принадлежа к семье?

Ферма огромная, такая огромная, что, когда они с отцом, охотясь, как-то раз добираются до изгороди, перегораживающей высохшее русло реки, и отец объявляет, что они добрались до границы между Вулфонтейном и следующей фермой, он поражен. В его воображении Вулфонтейн — королевство, которое существует само по себе. Целой жизни не хватит, чтобы познать весь Вулфонтейн, каждый камень и куст. Никакого времени не хватит, когда любишь какое-то место такой всепоглощающей любовью.

Вулфонтейн знаком ему в основном летом, распростертый под ровным слепящим светом, льющимся с неба. Однако у Вулфонтейна есть и свои тайны, которые принадлежат не только ночи и мраку, но и жаркому полдню, когда на горизонте танцуют миражи и сам воздух звенит в ушах. Когда все остальные дремлют, измученные зноем, он на цыпочках выходит из дома и забирается на гору, в лабиринт краалей с каменными стенами, которые относятся к прошлому, когда овец приходилось тысячами пригонять из вельда, чтобы пересчитать, или постричь, или выкупать в дезинфицирующем растворе. Стены крааля толщиной в два фута и выше его роста, они сложены из голубовато-серых камней — каждый привезли сюда в повозке, запряженной ослом. Он пытается вообразить стада овец, которые давно мертвы и исчезли, которые, наверно, находили в этих стенах защиту от солнца. Пытается вообразить Вулфонтейн, каким он был, когда еще только строили большой дом, хозяйственные строения и краали: территория терпеливого муравьиного труда — год за годом. Теперь шакалы, охотившиеся на овец, истреблены — подстрелены или отравлены, а краали, которыми теперь не пользуются, понемногу разрушаются.

Стены краалей тянутся на много миль по склону холма. Здесь ничего не растет: земля утоптана и навсегда убита, она пятнистая, нездоровая, желтая. Внутри, за этими стенами, он отрезан от всего, кроме солнца. Его предостерегали, чтобы он сюда не ходил: тут опасно из-за змей, и никто не услышит его криков о помощи. Ему объяснили, что в такие жаркие дни они выползают из своего логова — ошейниковая кобра, африканская гадюка — понежиться на солнышке, погреть свою холодную кровь.

Пока еще он не видел ни одной змеи в краалях, и все-таки он предельно осторожен.

Фрик натыкается на гадюку позади кухни, где женщины развешивают стираное белье. Он убивает ее палкой и вешает длинное желтое тело на куст. Несколько недель женщины не хотят туда ходить. Змеи женятся на всю жизнь, говорит Трин, когда ты убиваешь самца, самка приходит отомстить.

Лучшее время для посещения Кару — весна, сентябрь, хотя школьные каникулы длятся всего неделю. Однажды, когда они гостят на ферме, прибывают стригальщики. Эти дикари появляются из ниоткуда, они приезжают на велосипедах, нагруженных постельными принадлежностями в скатке, горшками и кастрюлями.

Он обнаруживает, что стригальщики — особые люди. Если они нагрянут на ферму, это удача. Чтобы удержать их, выбирают и закалывают толстого hamel, кастрированного барана. Они оккупируют старую конюшню, превращая ее в свою казарму. Костер горит поздней ночью, когда они пируют.

Он слушает долгие беседы между дядей Соном и их предводителем, таким темным и яростным, что он больше похож на туземца, с остроконечной бородкой, в штанах, подвязанных веревкой. Они говорят о погоде, о состоянии пастбищ в районе Принс-Альберт, в районе Бофорт, в районе Фразербург, об оплате. Африкаанс, на котором говорят стригальщики, так изобилует странными идиомами, что он едва их понимает. Откуда они? Неужели их край еще отдаленнее, чем даже Вулфонтейн, в самом сердце страны, еще больше отрезан от мира?

На следующее утро, за час до рассвета, его будит стук копыт, когда первые стада овец гонят мимо дома в краали возле сарая, в котором их стригут. Дом начинает просыпаться. На кухне суетятся, оттуда доносится запах кофе. Едва забрезжил свет, он уже вышел из дома, одетый и слишком взволнованный, чтобы позавтракать.

Ему дают задание: вручают оловянную кружку, полную сушеных бобов. Каждый раз, как стригальщик, закончив стричь овцу, отпускает ее, шлепнув по заду, и бросает состриженную шерсть на сортировочный стол, а овца, розовая, голая, окровавленная в тех местах, где ее ущипнули ножницы, нервно семенит во второй загон, — каждый раз стригальщик может взять боб из кружки, что он и делает с кивком и вежливым «Му basie!».

Когда он устает держать кружку (стригальщики могут брать бобы сами, они выросли в сельской местности и никогда даже не слышали о мошенничестве), они с братом помогают набивать тюки, прыгая на массе густой, горячей, маслянистой шерсти. Его кузина Агнес тоже тут — она приехала в гости из Скипперсклоофа. Она и ее сестра присоединяются к ним, и они вчетвером кувыркаются, хихикают и скачут, словно на огромной пуховой перине.

Агнес занимает в его жизни место, которое он пока не понял. Впервые он увидел ее, когда ему было семь. Их пригласили в Скипперсклооф, и они прибыли туда к вечеру после долгого путешествия на поезде. По небу неслись облака, и солнце не грело. В холодном зимнем свете раскинулся вельд, красновато-синий, без намека на зелень. Даже фермерский дом казался неприветливым: строгий белый прямоугольник с крутой цинковой крышей. Это было совсем непохоже на Вулфонтейн, ему не хотелось там оставаться.