Сборник стихов - [2]

пихта тоже тоскует.

Мне хотелось означить

пребывание здесь, но кротки

были силы и сникли рано,

скажут: значит,

отродясь никогда и не было в околотке

никакого Ивана.

ПОСЛЕ КЛАДБИЩА

Читаю, слышишь, по пути: «Вчерашняя

Раиса Львовна» и «Вчерашний

Григорий Маркович». Пустяшная

ирония, а так — покой всегдашний.

Прошёл к родным могилам и прибрал их.

Немного белых положил, немного алых.

Пластмассовые два стаканчика

достал, кусочек хлеба,

ты замечала, что на кладбище,

всегда синее небо,

чем в городе? потом налил грамм по сто

себе и фотографии с погоста.

«Сын, — я сказал, — напрасно ты,

неправильно всё это, рано,

и потому теперь мы разняты,

незаживающая рана…»

Потом пешком от Невской

заставы шёл, а ветер нынче резкий.

Слова сказал без осуждения,

но, кажется, чуть с укоризной.

Смерть превращает день рождения

в трагедию, она зовётся жизнью.

Как ты считаешь, Лида? Спишь? Сегодня

мне костью в горле промышление Господне.

ПРИЁМНЫЙ ДЕНЬ

Жена поднимается в пять,

ещё за окном темно.

У нас так рано вставать

издавна заведено.

Я поднимаюсь в шесть,

тоже не поздний час.

Выпал снег? Так и есть.

Я зажигаю газ.

Вижу: полуодетая у окна

полуспит, и я полусплю,

а потом она

гладит юбку свою.

Не разминёшься вдруг,

тесно. Хоть мы года

вместе, но стесняемся друг

друга-то иногда.

Раньше раздетых тел

мы не стыдились с ней,

видно, ангел слетел,

который скромней.

Ангел не любит спешить.

Нам этот день с женой

надо усыновить,

чтобы он стал родной.

ОДА ОСЕНИ

Когда всей раковиною ушной

прильну, в саду осеннем стоя,

к живому, чувствую душой

с землёй всецело феодальное родство я.

Тогда я завожу интимны

всепрославляющие гимны.

Бывает, что безмерно засмотрюсь,

заслушаюсь и мигом пылко

с жестоким миром замирюсь, —

я, высших милостей усердная копилка!

Чу! Тонкую тропинку, верно,

перебежала горна серна.

Уж затевает шахматы листва,

на тихий пруд слетая мелкий,

секунда в воздухе, чиста,

висит, как на флажке, необоримой стрелкой.

То осень, осень златовласа

ждёт окончательного часа.

Мы станем с ней ушедших поминать.

Ни золотых монет, ни меди

своей мне не на что менять.

Пусть боголюбые мне жизнь сулят по смерти,

каким бы ни было жилище,

такой не будет духу пищи.

Не будет. Я всегда хочу домой, —

единственный бесценный дар мой.

Фрагмент ограды — струнный строй —

в развилке дерева мелькнёт горящей арфой.

Погаснет? Я и сам немею,

но быть нерадостну не смею.

БАЛЛАДА О ЛЮБВИ

Закончив дело, мы распались на две

не слишком грецкие, но слишком скорлупы,

народ не побеждает в этой битве,

а мы с подругой были из толпы,

особенно она, спросив: «А где же

твой благодарный поцелуй?»,

«Чем дальше в лес, — подумал я, — тем реже

встречайся с этой дамой, не балуй».

Не слишком грецкие, но слишком скорлупы.

А как-то говорит: «Сфотографируй», —

взглянула розово и, как модель, легла,

туманясь, на тахту большой фигурой,

при этом обнажившись догола.

И тут я понял, с кем имею дело.

Тридцатилетие тому

назад я трогал трепетное тело

(возможно, что её) в одном дому.

Мне было пятьдесят, ей сорок восемь,

когда мы начали навёрстывать свои

упущенные трепетанья вёсен

под знаком розы в золотом аи.

Что до меня, то я любил впервые,

но через года полтора

мы из прямых зеркал вошли в кривые,

и поплыла любовь в два топора.

Я ей сказал: «Ты больше не оазис.

Ты, извини, для нужд любви резервуар».

Когда клиентов не было и кризис

случался, я платил ей гонорар.

Потом она разваливаться стала,

сначала отвалился нос,

за ним два уха, брови, губки алы… —

всё медленно летело под откос.

Вчера, листая школьные альбомы, —

в овалах лица молчаливой чистоты! —

увидел, как из лёгкой полудрёмы

приблизились небесные черты.

Потом пошёл на кладбище (тут рядом,

наш петербург не так велик),

где в спину был окликнут тихим взглядом.

Я сделал вид, что я другой старик.

В овалах лица молчаливой чистоты.

ТЕХНИКА РАССТАВАНЬЯ

1. Надо отладить технику расставанья,

тянущегося от живота до горла,

где глухонемая птица повествованья

машет крыльями голо.

И когда слетает внезапная птица эта

на кормушку сердца, минуя мозг твой,

выставляй знак запрета,

отгоняя глухонемую в её край заморский.

2. Расставанье — окна любви и сетованья.

Приглуши песню жалости об одиноком,

чтобы поезд дальнего следования

стал сплошной полосой без окон,

чтобы просто существовал как данность,

не обнаруживая смысла, не жаля.

Стой на полосе отчуждения, отчуждаясь,

пока не скрылись из вида его детали.

Пусть выгорают цвета дорогой палитры

и замолкают всё бережней и безбрежней

шатуны, рычаги, фонари, цилиндры,

дымовые трубы и золотниковые стержни.

3. Когда собирается вроде тучи

тяжёлая мысль, угрожая

припадком падучей,

и гиблого ждёт урожая,

когда шевеление её близко,

и тени выходят из ниши,

и ласточки низко

хлопочут, ныряя под крыши,

я строю привычную оборону

из кавалерии лёгких

залётных (лишь трону —

взовьются), от горя далёких,

я быстро по дому иду со спичкой,

и вот уже свечи пылают,

и страх мой привычка

лечебной пыльцой опыляет.

Олег Дозморов. Казнь звуколюба

«Стул из „Икеи“ собирая…»

Стул из «Икеи» собирая,

спроси, откуда древесина?

Неужто правда из Китая?

В стеклопакетах вечер синий.

На этикетке Made in China,

а пахнет нашей русской ёлкой,

волнующе необычайно,

растущей далеко за Волгой.

Нет, мы ребята не такие,

чтобы вот так, с пол-оборота.

Какая к чёрту ностальгия,