Сборник рассказов - [14]

— Я тоже, — ответила я и, переждав, пока он прошел в кабинет и закрыл дверь, — он и смолоду не любил раздеваться при мне, — пошла вниз, в столовую. Обедать вместе — это был еще один ритуал, хотя уж от этого точно надо было бы отказаться давно, потому что едва ли не каждый обед заканчивался тихим конфликтом за столом и громким скандалом наверху, когда горничная, убрав посуду, уже уходила.

Слава богу, хоть детей у нас не было.

И даже собаку я предусмотрительно не завела. Я вижу, как привязаны к своим животным мои подруги и соседки. А привязываться нельзя ни к кому, даже к себе. Потому что, если сильно любить себя, можно наделать кучу глупостей, как делают все влюбленные, и это пойдет тебе же во вред.

Поначалу я каждый раз находила другой ответ на это его дурацкое «я дома». Например «а я подумала, что это ночная пицца» или «вы не ошиблись адресом, сэр?». Вообще он считает меня остроумной, и я слышала, как он несколько раз повторял мои слова приятелям даже с некоторой гордостью. Он способен гордиться чем угодно — своим очередным унылым Nissan, удачной игрой его университетской футбольной команды в сезоне семьдесят восьмого года… И даже моими шутками, в которых самое смешное, на мой взгляд, то, что я вовсе не считаю их шутками. Просто я почти всегда — если нет практических причин врать — говорю то, что думаю, и теми словами, которые первыми вспоминаются, а многим это кажется чертовски смешным, потому что наши знакомые никогда не говорят ничего подобного…

За столом Элайя демонстративно молчит. Я его знаю — это именно демонстрация, если бы он не хотел что-то сказать этим молчанием, он обязательно начал бы рассказывать какую-нибудь ерунду про совет директоров или еще о чем-нибудь, таком же непонятном и неинтересном мне. Уже давно я перестала интересоваться его жизнью, она кажется мне нелепой, суетливой и недостойной — все эти интриги в правлении, напряженные отношения между чуждыми и неприятными мне людьми. Он выбрал такую жизнь. Когда мы познакомились, она еще не поглотила его целиком, но постепенно он погружался в нее все глубже и, одновременно, уходил от меня все дальше. Выбирая между мною и бизнесом, он выбрал бизнес. Однажды я сказала ему об этом, и он пришел в настоящее бешенство, орал и топал ногами — как я смею судить его, ведь он работает, как мул, ради меня же, ради этого дома, чтоб он сгорел (тут я вздрогнула), ради того, чтобы у меня было все, что мне нужно!.. И посреди скандала я вдруг поняла: он действительно уверен в том, что говорит, и возражать ему бессмысленно. Тем более что я еще не придумала тогда, как именно возразить. Ведь он действительно зарабатывал на нашу жизнь… В общем, выход только один — надо прекратить мою зависимость от него, надо исключить возможность того, что он изменит свою жизнь, перестав в нее верить, а чтобы этого не случилось, его жизнь должна закончиться как можно скорей, пока он ее еще не изменил… Но, несмотря ни на что, и после этого важного скандала он продолжал заводить за столом разговоры обо всем, в том числе и о неприятных мне вещах, — например, о семейной жизни наших знакомых, — он просто не мог не говорить со мной, в этом смысле он был психологически зависим от меня не меньше, чем я от него в смысле материальном. За долгие годы он привык к этим разговорам и к скандалам, почти всегда следовавшим за ними, без этого он тосковал. Это было что-то вроде любви.

А сегодня он молчал. Допустить, чтобы он так и закончил обед в молчании, я не могла: один раз тишина, другой — и он сможет преодолеть свою зависимость. И я взяла на себя его роль — начала неприятный разговор, причем самым простым образом.

— Ты молчишь демонстративно, — сказала я и отложила салфетку, будто собралась встать. — Пожалуй, нам лучше обедать в разное время…

Он отреагировал, как никогда прежде: не заорал, не прошипел сквозь зубы «сука» и даже не встал из-за стола — вместо этого он очень мило мне улыбнулся и продолжил с большим аппетитом уничтожать тушеную баранину, которую, честно говоря, я приготовила отвратительно. Его улыбка была настолько неожиданной, что я пропустила удар и потеряла лицо.

— Ты так и будешь молчать?! — взвизгнула я, и мой крик наверняка донесся до соседской кухни, но я уже не могла остановиться. — В конце концов, лучше рассказал бы о своих идиотских делах, чем сидеть и улыбаться, как долбаный японец!

Но даже этот мой явный проигрыш мяча не смягчил его, и издевательство продолжилось. Все так же молча, с тенью той же доброй улыбки на лице, он доел жаркое, допил свой стакан австралийского красного, которое в последнее время мы обычно пили за обедом, утерся салфеткой, положил ее на скатерть… И только после этого, со все более милой улыбкой — с улыбкой, черт бы его взял! — глядя мне в глаза, спросил:

— А что бы ты хотела послушать, дорогая? Мне кажется, что тебе не очень интересны дела в моей компании… Может, лучше поставишь диск Генделя, которого ты так любишь? Во всяком случае, он всегда лежит на виду…

И, не дожидаясь моего ответа — да я и не могла ответить, поскольку от бешенства потеряла дар речи и обрела его только через час для телефонного разговора с моей лучшей подружкой Кэйт Маковски, — не дожидаясь ответа, он встал и вышел из столовой. И я слушала, как он поднимается в кабинет, бух, бух, бух по лестнице, а раньше у него была такая легкая походка…