Сборник рассказов - [13]

Однако сразу вслед за ним в шатер вошел незнакомец. Харт, оглянувшись, попытался, было, возмутиться, но, глянув на Волчицу, вышел из шатра. Военачальница отослала его потому, как сразу по глазам вошедшего почуяла — зла он не сделает.

Без вступлений и приветствий, он подошел вплотную:

— Дай мне свою руку, девочка.

Государыня, поначалу попыталась негодовать, но, услышав мягкий, уверенный и по-особому твердый голос, и опомниться не успела, как ее рука оказалась в теплой широкой и по-отечески доброй руке незнакомца.

— Пойдем, я покажу тебе кое-что, — позвал он.

Под удивленными взглядами стражников Волчица под руку с пришельцем невозмутимо прошла в окружающую лагерь тьму к скалистому обрыву.

— Смотри, — коротко остановился незнакомец, остановившись у самого края бездны.

Восток осветился розовым и окрасил верхушки горной цепи, что окружала долину. Волчица терпеливо стояла и смотрела, как солнце величаво тяжело поднималось из-за пиков гор; как первые лучи окрасили нежными цветами поля, спускавшиеся террасами в долину, бесчисленные сады и цветники, уютные мирные домики. Запели птицы. Здесь наверху этого не было слышно, но это было так. Какие-то земледельцы, забыв обо всем, кроме своей работы, вышли в поля. А солнце все поднималось и поднималось, окутывая долину тончайшим розовым покрывалом.

— Смотри, — сказал незнакомец, обводя рукой долину, — посмотри на все это. Скоро ты увидишь здесь совсем другое. Вытоптанные поля, уничтоженные сады, обугленные руины разграбленных домов. Смотри, пока солнце встает, ибо когда оно встанет…

Он говорил дальше, но внимание государыни привлек его голос — до боли знакомый. Теплый, глубокий, низкий, сильный. Слезы навернулись на глаза девочки.

— Отец? — робко подняла она голову.

— Иди сюда малышка, — сильные родные руки обхватили ее и подняли.

Она зарылась лицом в бороду, темную с проседью, такую знакомую.

— Почему ты так долго не приходил?.. — лепетала оно и лепетала, и плакала, — …а дядя Харт сказал, что ты бы хотел… и вот я здесь…

— Глупышка, — мягкий голос чуть отстранил ее, — разве этому я тебя учил?

Хозяин гостиницы очнулся от дремы и поднял голову, услышав шаги на крыльце. Ночь была беспокойной, голова налилась непривычной тяжестью. В вошедшем он узнал вчерашнего посетителя.

— Я должен вам за ужин, — сказал тот, кладя плату на ближайший столик, — кстати, скоро этот зал опять будет полон.

Последнее он сказал через плечо.

А через дверной проем уже вовсю светило утреннее солнце.

Скиталец

— Ты уже уходишь?

— Надо идти.

— Ты знаешь, теперь я стала бояться этих слов: «надо идти». Если услышу их от кого-нибудь, вздрагиваю, как от удара.

* * *

— Когда я шел, я все думал о тебе, представлял, как приду, тихонько поднимусь по лестнице, подойду. Ты меня заметишь, и даже не обрадуешься, только немного улыбнешься…

— А я бросилась тебе на шею.

— Да.

— Ты что-то ищешь?

— Одежду.

— Опять уходишь?

— Опять.

— Неужели ты не можешь остаться? Ты же знаешь, здесь у тебя будут все условия, все возможности. И, в конце концов, ты мог бы остаться здесь ради меня!

— Я же уже говорил тебе…

— Что тебе душно в городе?..

— Да…

— Что тебе нечем здесь дышать?..

— Угу…

— Но это же чушь!

— Ага…

— Ну что ты все заладил — «ага» да «ага»!

— Ага…

— Скажи…

— Что?

— Там, в дороге, у тебя ведь есть другие женщины?

— Да… ты ревнуешь?

— Нет. Не к ним.

— А к кому?

— К дороге.

— Извини…

— Возвращайся…

— Эй! Красавица! Нет ли у вас воды, напиться?

— А шо же вам в колодце?!. Ой! Це ж ты!

Любый ты мой! То така радость, така радость! Ай! А чого же ты не упредил, за то, шо приходишь? А у меня же все не прибрано! Ой! Ты же, наверное, йисты хочешь?

— Как стадо волков.

— А у меня ничого не готово! Ну, проходи скорее в хату! Шо же ты так?!

— Да ладно тебе, не суетись.

— Ну, как это не суетись? Как не суетись?! Тебе же вон, и баньку истопить треба. Хочешь же попариться с дороженьки-то?

— Ой, а я так ждала тебя, так ждала. Мэне уж и все говорят: брось ты его, вин тэбе не дело.

Выходи замуж вон, хоть за Петро, давно ужо сватается. А я все не могу! Уж соберусь будто, но вдруг как вот здесь что-то сожмет, и все!

Не могу! А тут ужо ты знаешь, яка у нас картошка, да огурцы зараз народились. Я уже с ног сбилась закатывать их!

— Картошку?

— Да ни… ха-ха… огурцы. Да ты ешь, ешь. Исхудал то как, любый ты мой, дролечка.

— А ты это куда пошел?!

— Мне уже пора.

— Ой! Как же ты это, ужо не останешься?!

Ну, хоть на месяц-другой.

— Не могу…

— Ты мэне не любишь!..

— Ну, подойди сюда…

— Чого?

— Вот. И стоило обижаться?

— Не любишь ты мэне, остался бы.

Обвенчались бы ужо… Жили б, как люди… А ты уходишь!..

— Плачь, плачь… боль, она со слезами выходит.

— А горюшко-то?.. Горюшко-то… остается!..

* * *

— А я что-то весь день провела в огороде, смотрю — солнце уже к закату, и человек стоит какой-то, руку на забор положил, голову ею подпер и смотрит. И тут я как обмерла вся. Лица-то не видно — солнце-то прямо на меня светит, но внутри все как перевернулось.

— Бросилась ты ко мне.

— Обвила тебя, прижалась и хорошо-то как стало. Мне всегда с тобой хорошо. Чего смеешься? Приятно, небось.

Идешь, знаешь, что тебя ждут… мучаешь ты меня. А теперь, вот, опять уходишь.