Савва Мамонтов - [67]

Но ведь Мамонтов не только человек дела, он и художник по натуре. И в тех же письмах, где он восхваляет деловые качества Витте, он пишет о том, что «ночью наблюдали, как перед нами две зари слились в одну», и о том, что «на Двине есть город Красноборск. Жаль, не останавливались, ибо это, наверно, была столица царя Берендея. Народ весь высыпал на берег». «Тебе с девочками, — пишет он Елизавете Григорьевне, — непременно собраться сюда как-нибудь и именно проехать по Двине, и вы вернетесь более русскими, чем когда-либо. Да и путешествие нисколько не трудное, а главное, нет этой отельной казенщины, а кругом искренняя простота. Какие чудные деревянные церкви встречаются на Двине»^[76].

Эмоции Мамонтова немного смешили Витте, хотя, когда приехали в Соловецкий монастырь, он и сам оказался захвачен «природой величаво-суровой» и аскетическим образом жизни монахов. О Савве Ивановиче и говорить не стоит. Правда, об аскетизме и о службах, на которых участникам экспедиции пришлось стоять, «как на параде, три с половиной часа»^[77], он пишет совсем без энтузиазма. Зато в монастыре оказались интересные ризницы и чудесной красоты озера.

Пробыв два дня в монастыре, собрались ехать дальше. Пароход «Ломоносов» взял курс на незамерзающую гавань Екатерининскую.

На границе с Норвегией посетили небольшой монастырь, что-то вроде скита, потом, миновав мыс Нордкап, поехали вдоль берега Норвегии и, обогнув Скандинавский полуостров, прибыли в Финляндию, а оттуда поездом — в Петербург.

Судьба будущей железной дороги сначала до Архангельска, а потом до Екатерининской гавани была решена: ее будет строить Мамонтов. Он тотчас же загорелся идеей оживления русского Севера, он увидел воочию эту новую дорогу. И вот теперь-то он осуществит свою мечту! На вокзалах будут висеть картины лучших художников, они будут воспитывать вкус народа, поднимать его дух.

В одном из писем Елизавете Григорьевне, на котором стоит пометка «в ста верстах от Архангельска», он писал: «Воздух чудный, берега живописные, но селений немного, и Двина, вероятно, шире Волги и очень красива. Будь, например, Коровин работящий человек, он бы в одну летнюю поездку сделался бы знаменитостью, он плакал бы от восторга, смотря на эти чудные тона, на этих берендеев. Какая страшная ошибка искать французских тонов, когда здесь такая прелесть»^[78]. Тотчас же по приезде в Москву Савву Ивановича охватило свойственное ему нетерпение. Он сам поехал с инженерами-путейцами в Вологду, где кончался старый путь и должен был начаться новый, а вернувшись в Москву, решил, что Коровина все же послать на Север нужно. Пусть северные вокзалы будут украшены картинами, живописующими Север, пусть люди научатся как бы заново видеть то, что примелькалось с детства и не волнует так, как волнует человека, впервые увидевшего все это.

Но послать Коровина одного… Рискованное это дело. Может проездить и ничего не сделать. Талантлив дьявольски, а самодисциплины — ну хоть бы тебе на грош.

А не послать ли их вдвоем с Серовым? Вот кто может подчинить Коровина, заставить его систематически трудиться. Тем более что Серов как-то уже выполнял заказ Саввы Ивановича для вокзала — барельеф Георгия Победоносца.

Потому Савва Иванович сначала заручился согласием Серова, а потом уже предложил баловню своему Костеньке поехать на Север. В середине лета они отправились, повторяя в основном маршрут, проделанный Мамонтовым и Витте. На Соловки они, правда, не ездили, ибо осень в том году выдалась редкостно холодной, и вернулись в Москву в конце сентября, привезя множество этюдов, которые были свезены в дом Мамонтова и там выставлены для обозрения всем желающим. И все находили их великолепными.

Даже Нестеров, который втайне завидовал путешественникам, ибо сам хотел попасть в этот заповедный край старорусского быта, признал несомненный успех Коровина и Серова.

В конце года северные этюды Серова и Коровина были показаны в Москве на Периодической выставке и пользовались большим успехом^[79].

Коровину еще придется возвращаться к своим северным этюдам именно в связи с заказами Мамонтова, но об этом несколько позднее.

А сейчас о другом.

1896 год. В этот год начался второй период Мамонтовской оперы. Но В. С. Мамонтов в своих воспоминаниях относит мысль о возобновлении оперной антрепризы к апрелю 1894 года, когда к первому съезду русских художников Савва Иванович и Поленов подготовили живую картину «Призраки Эллады» (опять, как видим, все начинается с живой картины, то есть с чего-то «рекогносцировочного»).

Сохранились об этой живой картине воспоминания Егише Татевосяна, который пишет, что «публика долго с восторгом вспоминала эту декорацию, ибо ничего подобного никогда не видела: казалось… свежий воздух доносится с моря». К сожалению, декорация эта была кем-то похищена и пропала бесследно. Но впечатление у всех видавших осталось громадное. Съезд художников произошел в связи с весьма знаменательным событием — П. М. Третьяков передал в дар Москве собранную им коллекцию картин.

Однако художественная часть съезда прошла так, что Савва Иванович почувствовал, как не совершенен вкус тех, кто ее организовывал.