Савва Мамонтов - [68]

Видимо, все это: успех «Призраков Эллады» и убожество художественного вкуса многих, кто считался законодателем этого вкуса, возродили у Саввы Ивановича мысль о такой опере, которая учла бы ошибки прошлого и прошлые достижения. В прошедшие после закрытия оперы годы он много раз думал об этом, приглядывался и к артистам Большого театра и Мариинского, а бывая в Киеве и в Тифлисе, — к провинциальным оперным театрам.

Решающим оказался 1895 год, когда Савва Иванович услышал совершенно случайно никому не известного молодого певца Федора Шаляпина.

Произошло это так.

Зимой 1894/95 года Савва Иванович поехал в Петербург по делам постройки новой железнодорожной линии и, имея уже в виду создание новой труппы, решил послушать в Панаевском театре «Демона». В заглавной партии выступал Лодий, певший раньше в Частной опере. Но, Лодий неожиданно отступил на второй план. Мамонтова заинтересовал другой певец, исполнявший партию Гудала. Совсем еще молодой, худой и высокий, он поразил Савву Ивановича своим голосом, недостаточно, правда, отшлифованным, но несомненно выдающимся, и — не менее того — сценическими особенностями: редким для оперного певца умением воплощаться в образ. Конечно, и здесь Шаляпин был еще далек от совершенства, но если с ним поработать…

Кроме Лодия в Панаевском театре оказался еще один бывший участник Мамонтовской оперы — Труффи. Труффи успел побывать в Тифлисе, где, кстати сказать, в те годы пел Шаляпин. А теперь вот и Труффи и Шаляпин перебрались в Петербург.

Мамонтов приехал в Петербург с Коровиным, и Коровин, пока Савва Иванович на следующий день после спектакля занимался железнодорожными делами, увиделся с Труффи, который с большой похвалой говорил о Шаляпине.

В тот же день Труффи привел Шаляпина к Мамонтову. Познакомились. Мамонтов быстро оглядел Шаляпина и, не в силах подавить нетерпение, предложил исполнить что-нибудь. Шаляпин согласился с готовностью. Труффи сел за рояль, и Шаляпин запел. Рассказывая много лет спустя об этом вечере, Коровин вспоминал: «У юноши как-то особенно был открыт рот — я видел, как во рту у него дрожал язык, и звук летел с силой и уверенностью, побеждая красотой тембра».

Вечером Мамонтов уезжал. Укладывая в чемодан вещи, он говорил Коровину:

— Шаляпин — это настоящая сила. Какой голос! В консерватории не учился, хорист, певчий. А кто знает, не сам ли он консерватория? Вы заметили, Костенька, какая свобода, когда поет? Жаль, что раньше про него не сказали мне. Контракт подписал с императорской оперой. Неудобно мне его сейчас оттуда забирать. Ну, да ничего. Ему там, пожалуй, петь не дадут — он ведь, говорят, с норовом, ссорится со всеми. А мы бы с вами поставили для него «Вражью силу», «Юдифь», «Псковитянку», «Князя Игоря» — хорош бы Галицкий был. — Савва Иванович посмотрел на часы: — А ведь мы с вами, Костенька, пожалуй, на поезд опоздали. Ну и к лучшему.

Послали за Труффи, тот пришел с Малининым, который тоже обосновался в Петербурге, но готов был по первому знаку Мамонтова перебраться в Москву. Вчетвером отправились искать Шаляпина — куда-то на Охту, где он снимал комнату в деревянном двухэтажном доме.

Хозяин, рыжий сердитый человек, открыл дверь и сказал, что Шаляпин вот уже неделю не приходит домой.

Оставили ему записку. Тем дело и кончилось.

Мамонтов уехал в Москву, но о Шаляпине не забывал, и теперь уже твердо решил возродить оперу: несколько артистов из прежнего состава только и ждали этого: Любатович, Беделевич, Харитонова, Малинин.

1895 год прошел без особых событий, но решение о возрождении оперы начало уже претворяться в жизнь.

Вместо Кроткова, который был в прошлый раз формальным антрепренером, Любатович предложила свою сестру — Клавдию Спиридоновну Винтер. Таким образом, опера стала называться оперой г-жи К. С. Винтер.

В то время в Москве некто Солодовников строил театр значительно больших размеров, чем Лианозовский, и Савва Иванович договорился с ним о том, что он арендует этот театр. Но строительство театра должно было быть окончено лишь к осени 1896 года.

А между тем Савва Иванович, поехав ненадолго за границу — теперь такие поездки по делам железнодорожного строительства стали для него делом обычным, — услышал оперу немецкого композитора Гумпердинка «Гензель и Гретель», по мотивам сказки братьев Гримм, и пленился ею. Он сам перевел либретто и решил, пока суд да дело, поставить эту оперу в Петербурге, в Панаевском театре, где недавно еще работал Шаляпин. Постановка «Гензель и Гретель» была чем-то вроде троянского коня, вторжением, на первый взгляд невинным, в стан, который нужно было завоевать. Да и к созданию труппы пришла пора приступить, так как в полном составе ей предстояло выступать летом 1896 года в Нижнем Новгороде на Всероссийской выставке. Открытие ее должно было быть приурочено к коронации царя — Николая II. Организатором и фактическим распорядителем выставки был Витте, который теперь стал едва ли не самым влиятельным из министров.

Савва Иванович Мамонтов должен был соорудить для этой выставки «Северный павильон», чтобы ознакомить посетителей с богатствами Мурманского края и тем самым убедить правительство в необходимости проведения туда железной дороги. Кроме того, Витте предложил Мамонтову быть консультантом художественного отдела выставки.