Савельев - [57]
Даже Чудище с ее нагловатыми претензиями не мешает нашему воркованию.
Поев, я на радостях иду в ванную и засучив рукава начинаю сверлить дырки в стене: то-то будет женушке праздник, когда корыто перестанет падать ей на голову, а повиснет на крючках, как у людей!
Праздника не получается. Вторая дырка оказывается в неудобном месте, упираться в дрель приходится левой рукой, а под штукатуркой обнаруживается какой-то сверхпрочный материал. Начинаю орудовать пробойником — на грохот прибегает Ирка, а Чудище прячется под стол. Только успеваю подумать о том, как живописно выгляжу — прямо модель для монумента «Освобожденный труд», — как пробойник вырывается из плоскогубцев и, просвистев мимо меня, чуть не втыкается в стенку напротив. Нервы у меня сдают, и я ору дурным голосом, чтобы у меня не стояли над душой и уходили подобру-поздорову, пока я не поубивал всех пробойником к чертовой матери.
Дырку я, конечно, добиваю — когда мне попадает шлея под хвост, я способен на подвиг — но найти дюбелей уже не могу. Эти сволочи попадались мне под руку всякий раз, когда я искал сверла! Коридор, ванная и туалет превращаются в склады, наружу вываливаются самые затейливые предметы, — все что угодно, кроме дюбелей. Через пять минут, наущаемый сатаной, я решаю сделать дюбельки самостоятельно.
Папа Карло из меня аховый, но самолюбие дороже. Вбиваю дюбельки в стенку, торжественно берусь за дрель и рассыпаю деревяшечки в прах. Карамба! Тысяча чертей!
Я швыряю инструменты в ящик; я знаю, что потом опять буду полдня искать какой-нибудь шуруп, но аккуратничать сейчас выше моих сил. В понедельник — купить дюбелей! Сейчас же записать: пуд дюбелей, чтобы по гроб жизни…
На кухне — изведение дефицитного продукта и читка вслух. Под шумок, дрожащими после сверления руками, беру тетрадку и переселяюсь в комнату. Надо обязательно осилить сегодня эту сучью «поступь» — завтра времени на это не будет. Ах ты… Забыл! Я хватаю телефонную трубку, и руки у меня дрожат уже не от сверления: неужели пропустил?.. Не прощу себе, не прощу!
— А, привет, — отрывисто говорит Лев Яковлевич.
— Простите, это Скворешников… Пашу — привезли?
— Да. Сегодня в три часа. Похороны — завтра.
Я тайно выдыхаю — почти с облегчением.
— Лев Яковлевич, куда мне подъехать?..
— Куда? Зачем?
— Я думал… если нужна моя помощь… — Ну не умею я разговаривать!
— Ах да.
— Куда мне подъехать?
— Давай к девяти, к военкомату.
— Хорошо. До завтра.
Значит, завтра. А как же Пепельников? Надо будет дозвониться с утра и перенести встречу. Скажу, что все готово, но не могу встретиться. Перенесу на воскресенье. А вдруг попросит продиктовать по телефону? Скажу, что звоню не из дому, нет рукописи. Штирлиц…
Ирка с Чудищем переходят к водным процедурам, а я беру творческий отпуск — все на борьбу с припевом! Там размер другой, где-то у меня была записана «рыба»… Я со всех сторон обнюхиваю тетрадь, — черта с два тут чего-нибудь найдешь, пока само не вывалится — а, вот! «Буря мглою небо кроет».
Молодец, Димочка, вспомнил про Косицкую. Никого нет дома. Ладно, позвоним попозже, а сейчас — вперед! «Буря мглою небо кроет…»
И вот я сижу в кресле, среди мусора и игрушек, откинув голову и закрыв глаза над открытой тетрадкой, над четырьмя мертворожденными четверостишиями; сижу, пытаясь выдавить из темной своей головушки хоть строку, но строки нет, а есть заунывное гудение вьюги, ее однообразные модуляции, вырастающие из простых слов, написанных бог знает когда и совсем не мною: буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя… вихри снежные крутя… у-у-ш-щ-щ…
— Димка! ну ты даешь!
Надо же, закемарил. Ирка разбирает завалы на столе, собирает ужин, смеется:
— Бедный мой старичок…
— Чудище спит? — сурово спрашиваю я, пытаясь скрыть смущение.
— Дрыхнет как сурок.
Ужинаем, поглядывая в телевизор и обсуждая, с какой стороны будем выбираться из-под кучи дел, под которой погребена наша жизнь, но ни я, ни Ирка уже не верим в то, что спасение возможно. Вздохнув, моя самоотверженная половинка садится шить Чудищу сарафанчик, а я, как обещал, начинаю вырывать из морозилки мясо.
Добыть мясо обязательно надо сегодня: иначе оно не оттает и Чудищу завтра не будет котлеток, а Чудище обожает котлетки! Холодильник у нас дореформенный, к морозилке без ледоруба не подберешься. Чертыхаюсь и соплю, как паровоз, — и через каждые две минуты, вытирая руки обо что попало, бегаю к телефону: вдруг как прорвало всех!
Сначала приятель детства, которого я сто лет не видел и горя не знал, выясняет, не занимаюсь ли я репетиторством, а выяснив, интересуется, как вообще жизнь; потом студентка с курса, где весной, по недосмотру учебной части, я принимал зачет, рассказывает мне о трудностях своей личной жизни, в связи с чем я должен расписаться у нее в зачетке; потом звонит проклятая Тинатина: в следующую пятницу — юбилей всеми любимого проректора по науке; Димочка, вы так хорошо пишете, у вас легкая рука, сочините эдакое с юмором, всем будет приятно… Соглашаюсь я с воодушевлением Прометея, увидавшего на горизонте Зевесова орла.
Ближе к ночи совершаю еще один боевой вылет в сторону припева: без шансов. Полный ступор, ничегошеньки общественно полезного. Отчаявшись, решаю добить хотя бы то, что есть, и с отвагой смертника погружаюсь в текст. Стойко преодолеваю тошноту и не поднимаю головы, пока к половине первого ночи вместо милых сердцу «бу-бу» каменными скифскими бабами не встают положенные слова. Тогда только зеваю, сколько позволяет челюсть, и удовлетворенно озираюсь вокруг. Боевой друг и товарищ все еще возится с сарафанчиком.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Те, кто по ту сторону телеэкрана составляет меню и готовит все это тошнотворное, что льётся потом из эфира в несчастные головы тех, кто, вопреки еженочным настоятельным призывам, забыл выключить телевизор, сами были когда-то людьми. Как это ни странно, но и они умели жить, творить и любить. И такими как есть они стали далеко не сразу. Об этом долгом и мучительном процессе читайте в новой повести Виктора Шендеровича.
Считается элегантным называть журналистику второй древнейшей профессией. Делают это обычно сами журналисты, с эдакой усмешечкой: дескать, чего там, все свои… Не будем обобщать, господа, – дело-то личное. У кого-то, может, она и вторая древнейшая, а у меня и тех, кого я считаю своими коллегами, профессия другая. Рискну даже сказать – первая древнейшая.Потому что попытка изменить мир словом зафиксирована в первой строке Библии – гораздо раньше проституции.
СОДЕРЖАНИЕРудольф Итс — Амазонка из ДагомеиВиктор Шендерович — Страдания мэнээса ПотаповаДжеймс Хедли Чейз - Капкан для Джонни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга воспоминаний Виктора Шендеровича «Изюм из булки» уже успела полюбиться читателям. Советская Армия и студия Олега Табакова, программа «Куклы» и ее герои, байки позднего «совка» и новых времен, портреты гениев и негодяев, — сотни сюжетов, объединенных обаятельной интонацией автора, образуют неповторимую картину нескольких эпох… Новое, третье издание книги — это еще и четыреста новых историй, которые вы, несомненно, будете перечитывать и пересказывать сами…
«В этой книге я не пытаюсь ставить вопрос о том, что такое лирика вообще, просто стихи, душа и струны. Не стоит делить жизнь только на две части».
Пьесы о любви, о последствиях войны, о невозможности чувств в обычной жизни, у которой несправедливые правила и нормы. В пьесах есть элементы мистики, в рассказах — фантастики. Противопоказано всем, кто любит смотреть телевизор. Только для любителей театра и слова.
Впервые в свободном доступе для скачивания настоящая книга правды о Комсомольске от советского писателя-пропагандиста Геннадия Хлебникова. «На пределе»! Документально-художественная повесть о Комсомольске в годы войны.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)