Сатурнин - [64]

„Не хотите ли со мной встретиться?“ спросил я, и мой голос никак нельзя было назвать громким и спокойным.

„Хочу,“ сказала мадемуазель Барбора и продолжала все также смотреть на меня.

„Когда?“ спросил я, израсходовав на это слово последний остаток воздуха в легких.

„Когда угодно,“ ответила мадемуазель Барбора, нисколько не стараясь помочь мне вылезти из этого дурацкого положения.

Я посмотрел на часы и сказал: „Завтра в тот же час я буду в Национальном театре“.

Барбора сморщила брови и спросила: „Выступать?“

„Да нет же, не выступать,“ сказал я „Буду ждать вас у кассы“.

„Договорились!“ весело сказала мадемуазель Барбора, „по моему мы можем перейти на ты. Хочешь?“

Таким образом получилось, что несколько мгновений спустя носильщик моих чемоданов усомнился в моем здравом рассудке. Я дал ему такие чаевые, как будто только что узнал, что выиграл миллион.  

24

Дедушкино письмо

Как тетя Катерина ухаживала за дедушкой

Объявление священной войны романистам

Дедушкина просьба, первая за двадцать восемь лет

Кафе тихо жужжало от говора, а на улице непрерывно шел дождь. Зонтики спешащих пешеходов отражались в мокром асфальте, колеса автомобилей веером разбрызгивали огромное количество воды, а черный вощеный плащ полицейского блестел как лакированный. Девушки, волнуясь за свои чулки, обегали лужи и прятались перед приближающимися автомобилями в подъездах домов.

Кафе было пропитано запахом кофе и сигарет. Передо мной, на мраморном столике, лежали два полученных мною письма, и мне все не хотелось их распечатывать. Не то, чтобы я боялся неприятных вестей, просто я люблю посидеть в раздумье над нераспечатанным письмом. Оба конверта были одинакового формата, и на обоих был один и тот же почтовый штемпель. Адрес на одном из них был написан, хотя и дрожащей рукой, но все же красивым дедушкиным почерком, на втором был написан Сатурниным.

Я размышлял о содержании этих писем и пришел к выводу, что дедушка видимо, не нуждается более в услугах Сатурнина, а Сатурнин очевидно сообщает мне о своем возвращении.

Заказав кофе, я вскрыл оба письма. Дедушкино письмо начиналось с обращения, которое я не намерен здесь приводить. Не из-за того, что это обращение какое-нибудь нехорошее, просто дедушка назвал меня по прозвищу с детских лет, и я полагаю, что это прозвище не совсем подходит к взрослому и серьезному мужчине, которым я себя считаю. Каждый раз, когда дедушка меня так называет, я чувствую себя приблизительно так же, как хорошенькая восемнадцатилетняя девушка, когда посетителю мужского пола показывают ее фотокарточки тех времен, когда она не могла протестовать против того, чтобы ее увековечили валяющейся в голом виде на тигровой шкуре.

Предположим, что в заглавии письма стояло: „Дорогой внук!“ Остальной текст оставляю без изменений.

Дорогой внук!

Когда Тебе будет столько же лет, сколько мне сейчас, Тебе тоже будет почти все равно, что о Тебе люди думают. Это касается и родственников. И все-таки мысль о том, что Ты может быть считаешь меня действительно сошедшим с ума, мне не особенно приятна. Я чувствую, что мне придется объяснить Тебе, почему в последние дни, проведенные Тобой в моем доме, я вел себя так, что Ты стал сомневаться в моем здравом рассудке. Я все объясню Тебе, а Ты попробуй слушать меня также внимательно, как Ты слушал меня, когда я рассказывал Тебе сказки. Между прочим, я рассказывал их настолько плохо, что Ты, в конце концов, все перепутал, считая, что Красная шапочка была на самом деле заколдованной принцессой, превращенной в волка в пряничном домике. Но Ты, наверное, этого уже не помнишь. Однако, приступим к делу.

Очень жаль, что мне приходится начинать именно с Твоей тетки и моей невестки Катерины. Не знаю, представляешь ли Ты себе, что для этой нашей родственницы значат деньги. Если бы я хотел быть резким, я бы сказал, что ради денег она способна на все. Безусловно, я не обижу ее, сказав, что ради денег она способна на такие поступки, которые приличному человеку претили бы. 

Те дни, когда она после нашего возвращения с Белого Седла ухаживала за мной, принадлежат к самым худшим в моей жизни. От полученных ушибов у меня сильно болела спина, и дорогая Катерина решила, что дни мои сочтены. Весьма тактично, как она полагала, она давала мне понять, что мне пора упорядочить свои дела. Сам по себе этот факт нисколько меня не волнует. Я человек пожилой и знаю, что вечно не буду украшать поверхность нашей планеты. Несмотря на то, что жизнь мне еще не опротивела и мне хотелось бы некоторое время еще здесь задержаться, все же мысль о смерти не приводит меня в ужас, и я готов спокойно и по возможности с достоинством перейти через завесу теней в тот другой, говорят лучший мир, когда дорогие мне голоса тех, которые ушли туда раньше, позовут меня.

К сожалению, противный голос, посылающий меня туда, принадлежал твоей тетке Катерине. Как я уже сказал, мне претило не то, что она считала своей обязанностью напомнить мне о необходимости своевременно распорядиться о своем имуществе. Гораздо хуже было то, что она старалась внушить мне как это сделать. О том, каким образом она пыталась повлиять на меня, я не собираюсь здесь распространяться. За всю свою жизнь я не видел столько отвратительных сцен, истерических взрывов, противного подлизывания и наигранной обидчивости, драматических выходов, похожих на какие-то сумрачные обряды и гипнотизм, сколько я их видел во время ее ухаживания за мной. Сколько раз она стояла надо мной в позе героини греческой трагедии то плача, то выступая с пламенной речью, сколько раз она стояла на коленях, ломая руки.