Сатиры. Письма. Эпиграммы. Из Анакреона - [5]

Прочи вождев должности: тебе еще реже

²⁶⁵ Снилась трубка и компас,[191] чем строй и осада.

За красным судить сукном[192] Адамлевы чада[193]

Иль править достоин тот, кому совесть чиста,

Сердце к сожалению склонно и речиста

Кого деньга[194] одолеть, ни страх, ни надежда

²⁷⁰ Не сильны, пред кем всегда мудрец и невежда,

Богач и нищий с сумой, гнусна бабья рожа

И красного цвет лица, пахарь и вельможа

Равны в суде, и одна правда превосходна;

Кого не могут прельстить в хитростях всеплодна

²⁷⁵ Ябеда и ее друг — дьяк или подьячий;

Чтоб, чрез руки их прошед, слепым не стал зрячий,

Стречись должен, и сам знать и лист и страницу,[195]

Что от нападения сильного вдовицу

Соперника может спасть и сирот покойну

²⁸⁰ Уставить жизнь, предписав плутам казнь достойну.

Наизусть он знает все естественны пра́ва,

Из нашего высосал весь он сок устава,[196]

Мудры не спускает с рук указы Петровы,[197]

Коими стали мы вдруг народ уже новый,

²⁸⁵ Не меньше стройный других, не меньше обильный,

Завидим врагу[198] и в нем злобу унять сильный.

Можешь ли что обещать народу подобно?

Бедных слезы пред тобой льются, пока злобно

Ты смеешься нищете; каменный душою,

²⁹⁰ Бьешь холопа до крови, что махнул рукою

Вместо правой — левою[199] (зверям лишь прилична

Жадность крови; плоть в слуге твоей однолична[200]).

Мало, правда, ты копишь денег, но к ним жаден:

Мот почти всегда живет сребролюбьем смраден,

²⁹⁵ И все законно он мнит, что уж истощенной

Может дополнить мешок; нужды совершенной

Стала ему золота куча, без которой

Прохладам должен своим видеть конец скорой.

Арапского языка[201] — права и законы

³⁰⁰ Мнятся тебе, дикие русску уху звоны.

Если в те чины негож,[202] скажешь мне, я, чаю,

Не хуже Клита носить ключ золотой[203] знаю;

Какие свойства его, какая заслуга

Лучшим могли показать из нашего круга?[204]

³⁰⁵ Клита в постели[205] застать не может день новой,

Неотступен сохнет он, зевая в крестовой,[206]

Спины своей не жалел, кланяясь и мухам,

Коим доступ дозволен к временщичьим ухам.

Клит осторожен — свои слова точно мерит,[207]

³¹⁰ Льстит всякому, никому почти он не верит,[208]

С холопом новых людей[209] дружбу весть не рдится,

Истинная мысль его прилежно таится

В делах его. О трудах своих он не тужит,

Идучи упрямо в цель[210]: Клиту счастье служит, —

³¹⁵ Иных свойств не требует,[211] кому счастье дружно;

А у Клита без того[212] нечто занять нужно

Тому, кто в царском прожить доме жизнь уставил,

Чтоб крылья, к солнцу подшед,[213] мягки не расплавил:

Короткий язык,[214] лицо и радость удобно

³²⁰ И печаль изображать — как больше способно

К пользе себе, по других лицу применяясь;

Честнее будет он друг,[215] всем дружен являясь;

И много смирение, и рассудность многу

Советую при дворе. Лучшую дорогу

³²⁵ Избрал, кто правду всегда говорить принялся,

Но и кто правду молчит[216] — виновен не стался,

Буде ложью утаить правду не посмеет;

Счастлив, кто средины той держаться умеет.

Ум светлый нужен к тому, разговор приятный,

³³⁰ Учтивость приличная, что дает род знатный;

Ползать не советую,[217] хоть спеси гнушаюсь; —

Всего того я в тебе искать опасаюсь.[218]

Словом, много о вещах тщетных беспокойство,

Ни одно не вижу я в тебе хвально свойство.

³³⁵ Исправь себя, и тогда жди, дружок, награду;

По тех пор забытым быть не считай в досаду:

Пороки, кои теперь[219] прикрывают тени

Стен твоих, укрыть нельзя на высшей степе́ни.

Чист быть должен, кто туды не побледнев всходит,[220]

³⁴⁰ Куды зоркие глаза весь народ наводит.

Но поставим, что твои заслуги и нравы

Достойным являют тя лучшей мзды и славы;

Те, кои оной тебя неправо лишают,

Жалки, что пользу свою в тебе презирают;

³⁴⁵ А ты не должен судить, судят ли те здраво,

Или сам многим себя предпочтешь неправо.

Над всем[221] же тому, кто род с древнего начала

Ведет, зависть, как свинье — узда, не пристала;

Еще б можно извинить, если знатный тужит,

³⁵⁰ Видя, что счастье во всем слепо тому служит,

Кого сколько темен род, столь нравы развратны,

Ни отечеству добры, ни в людях приятны;

Но когда противное видит в человеке,

Веселиться должен уж, что есть в его веке

³⁵⁵ Муж таков, кой добрыми род свой возвышает

Делами и полезен всем быть начинает.[222]

Что ж в Дамоне, в Трифоне и Туллие[223] гнусно?

Что, как награждают их, тебе насмерть грустно?

Благонравны те, умны, верность их немала,

³⁶⁰ Слава наша с трудов их[224] нечто восприяла.

Правда, в царство Ольгино[225] предков их не знали,

Думным и наместником деды не бывали,

И дворянства старостью считаться с тобою

Им нельзя; да что с того? Они ведь собою

³⁶⁵ Начинают знатный род, как твой род начали

Твои предки, когда Русь греки крестить стали.[226]

И твой род не все таков был, как потом стался,

Но первый с предков твоих, что дворянин звался,

Имел отца, славою гораздо поуже,

³⁷⁰ Каков Трифон, Туллий был, или и похуже.

Адам дворян не родил, но одно с двух чадо

Его сад копал, другой пас блеюще стадо;[227]

Ное в ковчеге с собой спас все себе равных

Простых земледетелей, нравами лишь славных;

³⁷⁵ От них мы все сплошь пошли, один поранее

Оставя дудку, соху,[228] другой — попозднее.

1730

Петербург.

Гравюра А. Зубова. 1727 г.

Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина.

ПИСЬМА

ПИСЬМО II