Сатанисты XX века - [218]

Бежали женщины, увозя с собой детей, бежали кто куда мог, побуждаемые тем самым неодолимым инстинктом, который гнал из Сен-Пьера животных, птиц и даже насекомых.

Накануне 5 мая, за день до разрушения фабрики доктора Герена, все птицы неожиданно исчезли не только из окрестностей Лысой горы, но даже из садов Сен-Пьера. Ещё зеленеющие роскошные сады города и окрестности замолкли, так же как и леса, уже начинающие белеть под слоем пепла. Нигде не слышно было весёлого щебетанья! Даже домашние птицы притихли. Даже петухи молчали в птичниках. И эта странная тишина ещё более увеличивала унылое впечатление призрачного пейзажа, расстилающегося по склонам холмов, над которыми подымалась роковая Лысая гора.

В ночь на 6 мая вышли из берегов две другие реки, прорезывающие Сен-Пьер: Рокселана, снёсшая на рассвете прекрасный железный мост, соединяющий её берега, и река Святых Отцов, отделяющая так называемую «рыбачью слободку» от города. Таким образом, оказались отрезанными оба населеннейшие предместья Сен-Пьера.

В ответ на эту новую катастрофу, по счастью, не отмеченную человеческими жертвами, мэр города г-н Фуше расклеил на углах улиц афиши, призывающие граждан к спокойствию и благоразумию, и в то же время сообщающие о мерах, принятых городским самоуправлением и правительственными властями для доставления продовольствия как жителям предместий, так и сельскому населению, стекающемуся из плантаций к городу вместе со своими стадами, не находящими пищи на склонах гор, уже покрытых пеплом вершка на три.

Это воззвание, составленное чрезвычайно умно и красноречиво, сделало своё дело, и действительно предотвратило панику несмотря на то, что пепел уже начал падать даже на главные улицы города, а подземный шум заметно усилился, нарушая торжественную тишину ночи и заставляя вздрагивать женщин и креститься тех, кто ещё не совсем позабыл Бога.

Но днём это впечатление сглаживалось. Подземный гул заглушался шумом уличной суеты, а над падающим пеплом изощряли своё остроумие «прогрессисты» и «интеллигенты», щеголяющие своей «неустрашимостью».

Вечером по городу распространился слух о разрыве подводного телеграфного кабеля, соединяющего Мартинику с Европой. Передавать депеши можно было теперь только кружным путём, через Америку. Но и это известие не слишком ухудшило настроение публики, которая продолжала жить и веселиться с каким-то лихорадочным возбуждением.

По вечерам все общественные сады были полны народа. На открытых сценах играли модные оперетки, а в увеселительных заведениях всех разрядов и протолкнуться нельзя было до вымощенных досками площадок, где местные цветные красавицы отплясывали «бегину» (нечто среднее между «тарантеллой» и «качучей»), «хабанеру» (танец гаванских сигарочниц) и различные негритянские танцы, приобретшие широкую известность в Европе под общим названием «кэк-уок». Все эти характерные, страстные танцы, несомненно, красивые и увлекательные, были столь же несомненно соблазнительны и неприличны. Правда, белые аристократки не посещали этих танцклассов под открытым небом, но цветные дамы и даже девушки, любящие танцы больше всего на свете, отплясывали, не обращая внимания на тёплый пепел, осыпающий смоляные кудри танцорок беловатой пудрой разрушения. Вулкан уже выслал своего предвестника, горячую металлическую пыль, на обречённый город.

В эти роковые дни Гермина чувствовала себя одинокой и покинутой. Лорд Дженнер уехал на несколько дней по каким-то «масонским делам», и она оставалась одна с немногими слугами, так как весь громадный штат, служивший маркизам Бессон-де-Риб, был распущен с более или менее значительными денежными наградами, согласно завещанию последнего маркиза.

Лорд Дженнер, назначенный исполнителем этого завещания и опекуном «отсутствующего» наследника маркиза Бессон-де-Риб, (исчезнувшего сына Лилианы и Роберта), поспешил исполнить желание своего покойного тестя и немедленно выплатил все завещанные суммы прислуге, которая постепенно разъехались, подгоняемая тем инстинктивным страхом, который выгонял стольких людей из города, над которым навис гнев Божий… Даже старики, служившие покойной маркизе Маргарите, обливаясь слезами, покидали виллу, где родились и надеялись умереть. Все они привыкли обращаться за советом к аббату Лемерсье, который всем советовал бежать из Сен-Пьера.

То же самое говорил старый священник и Гермине. Но разве могла леди Дженнер покинуть своего мужа? Она, тоскующая и напуганная, со страхом прислушивалась то к грозному голосу вулкана, то к легкомысленному смеху населения, распевающего политические куплеты, посещающего выборные собрания и спорящего о преимуществах того или иного кандидата, как будто бы ничего особенного не случилось. И некогда было людям, разгорячённым политической борьбой, обращать внимание на тихий голос церкви, проповедующей покаяние и молитву…

Возвышать же голос церкви Христовой уже не дозволялось. Радикальная масонская администрация добилась от слабовольного и робкого епископа (к тому же ещё очень мало знакомого с местными нравами и характером жителей Мартиники) — запрещения открытой проповеди на улицах и в церквах. Епископа, смертельно напуганного уличными беспорядками, нетрудно было убедить в необходимости «сохранить порядок» прежде всего, для чего будто бы необходимо было воздерживаться от всего, что могло показаться «провокацией», как, например, от крестных ходов и публичных молитв.