Сатанинский смех - [3]

Нос у него был правильной формы, прямой и тонкий, с небольшой горбинкой. Очень красивые глаза – большие, черные, чуть насмешливые, в них прыгали искорки-смешинки. Волосы были совершенно лишены блеска. Черные, длинные, ненапудренные, они свисали до плеч непричесанными прядями. Весь его облик производил какое-то противоречивое впечатление, и люди при виде его испытывали смутное беспокойство. Люсьена, например, утверждала, что он enrage[2] и что у него свирепые глаза.

Но это утверждение не было безусловно верным. Временами глаза Жан Поля действительно становились дикими – то ли от боли, то ли от страсти, но обыкновенно в них светилась какая-то злобная веселость, вызванная насмешкой над вселенской глупостью человечества. Иногда же, чаще всего наедине с собой, они делались глубокими, мрачными и задумчивыми – как у одержимого.

На его походке и манере держать себя лежала печать, общая для всех членов его семьи, так что любой мог издали распознать Маренов, однако лицо его было совершенно особенное. Такие лица встречаются только у людей, рождающихся чужими в этом мире.

Он и был чужим. Он не мог принять мир таким, каков он есть.

– Жан Поль, – говаривал аббат Грегуар, – будет либо уничтожен жизнью, либо изменит ее… Компромисса здесь быть не может…

Аббат Грегуар, как всегда, оказался прав.

Жан Поль шел сейчас наперекор мистралю. Он ненавидел этот ветер, но как и всем, что он ненавидел, Жан Поль был им как-то неестественно очарован. Вот таким человеком он был. Все, что он не любил, обладало какими-то свойствами, вызывавшими у него восхищение.

Даже Жерве ла Муат, граф де Граверо.

“Я его убью, – думал Жан Поль, борясь с ветром. – Воткну шпагу ему в брюхо и поверну ее там…” Но в то же время беспощадно честная доля его сознания, неподвластная контролю, нашептывала ему: “А ведь ты продал бы душу, чтобы быть похожим на него, не так ли, Жан Поль Марен? Быть высоким, как он, блондином с голубыми смеющимися глазами, таким же остроумным и веселым, как он, ездить верхом, как он, танцевать, ронять слова, как маленькие жемчужины, в женские уши… Разве ты не хочешь этого, Жан Поль? Разве не мечтаешь об этом?”

Он выпрямился и расхохотался. Ветер подхватил этот хохот, сорвал с его губ, предоставив им беззвучно шевелиться, а всему телу сотрясаться от беззвучного хохота.

– Жан Поль, – смеясь, говорил он себе, – ты глупец!

Он двинулся дальше по крутой дороге к деревне, прилепившейся, как воронье гнездо, на вершине горы. Он шел, согнувшись, против ветра, придерживая одной рукой треугольную шляпу, а другой пытаясь запахнуть полы плаща.

Он одолел уже половину пути, когда начался дождь. Дождь налетал снизу широкими порывами, косо несомыми ветром, и через минуту он промок насквозь. Однако шага не ускорил. Он получал странное, необъяснимое удовольствие от испытываемых неудобств. Дождь колол лицо и руки ледяными иголками, мистраль обжигал. Здесь, на высоте, деревья были иными, чем на побережье Средиземного моря. На них виднелись листья, которые могли менять свою окраску, опадать.

Ветер гнал листья, сметая их в придорожные канавы, превратившиеся в потоки бурлящей воды, которая мчала их вниз по склону горы. Булыжник, выстилавший дорогу, блестел под дождем, и идти стало труднее, ноги то и дело скользили. Однако он упорно продолжал шагать.

Теперь он уже шел кривыми улочками маленькой деревни. Несмотря на дождь, ему попадались люди, закутанные в лохмотья, и когда они оглядывались на стук его крепких башмаков по камням мостовой, он мог различить в их глазах голодный блеск. Деревня Сен-Жюль была похожа на множество других французских деревень, быть может, правда, дела в ней обстояли получше, чем в большинстве из них, но каждый раз, когда Жан Поль бывал здесь, его неудержимо тянуло ругаться. Или выть. Деревня была владением графа де Граверо, обычно поглощенного изысканной праздностью Версаля.

Хотя сейчас, с горечью подумал Жан, у графа есть дела поважнее. Однако графские бейлифы и местный откупщик-сборщик налогов не бездействовали. Жан Поль увидел старуху, которая, сгорбившись под дождем, старательно подбирала куриные перья, принесенные дождевыми потоками с чьего-то двора и прилипшие к ее двери.

Для нее, он знал, это вопрос жизни и смерти. В глазах сборщика налогов перья будут означать, что она может позволить себе есть курицу, и, следовательно, размер взимаемого с нее налога может быть увеличен. А ей и теперь после уплаты налогов остается средств лишь на полуголодное существование. Любое их увеличение равносильно для нее смертному приговору. Она будет осуждена на медленную, но неизбежную голодную смерть.

Он остановился около нее и принялся помогать. Его молодые и гибкие пальцы быстро справились с задачей.

Она улыбнулась ему своим испещренным морщинами лицом, и ее слезы смешались с каплями дождя.

– Спасибо, месье, – поблагодарила она.

Жан Поль посмотрел на нее. Интересно, овладело им праздное любопытство, сколько ей лет. По его понятиям, ей было, вероятно, лет шестьдесят. На этот возраст и выглядела. Но когда он спросил ее, ответ его потряс.

– Двадцать восемь, месье, – ответила старуха.