Он бежал очень долго, и его затошнило. Тошнота волнами подкатывалась к горлу, во рту ощущался какой-то гадкий привкус. Аристон сначала хотел засунуть два пальца в рот, надеясь, что его вывернет наизнанку и станет полегче, но тогда пришлось бы держать украденного козленка только одной рукой… Да и в желудке вообще-то давно было пусто.
У подножия Парнона, куда его сейчас занесло, воздух был легким и бодрящим. Высившиеся позади горы казались абсолютно голыми; это лишало Аристона последней надежды. Слева возвышался другой горный хребет, Тайгет, еще более неприступный и также лишенный растительности. Его вершины, покрытые снегом, ослепительно белели в лучах утреннего солнца, хотя в Лаконику уже много дней назад пришла весна. Аристон видел внизу реку, которую его соотечественники-лакедемоняне звали Эвротом; она серебристо сверкала, напоминая щит воина. Если бы ему удалось добежать до реки и переплыть ее, он мог бы спастись. Однако Аристон трезво оценивал свои шансы. А они были невелики. Или даже равны нулю.
Он обернулся. У него мелькнула мысль: а вдруг жители селения прекратили погоню? Но они по-прежнему неслись за ним – одетые в козлиные шкуры, бородатые, грязные, похожие на скопище мелких бесов, вырвавшихся из Тартара; такие чудища по приказу владыки Аида терзали в Царстве Мертвых тени злодеев. И внезапно у Аристона прервалось дыхание. И оборвалось сердце. Он осознал, что преследователи не отступят. Ни теперь, ни потом. Никогда.
Для этих бедных людей козленок представлял собой немалую ценность. Но это было не главное. Главное то, что Аристону в поисках пропитания не следовало взбираться так высоко в горы, зря он пошел безоружным, в одиночку. Здесь его могли убить, и никто из гомойои, свободных граждан Спарты, никогда бы не узнал об этом. А негодяи постараются его прикончить! Любой раб или периэк, на которого распространяются безжалостные законы города-государства Спарты, где даже монеты куются не из золота, а из железа, с превеликой радостью вознесет жертвы всем загробным божествам за одну только возможность убить спартанца. Тем более, если это убийство сойдет ему с рук.
Аристон бежал вперед без остановки. Его легкие, стремительные движения были преисполнены изящества. Если бы не козленок, Аристон давно бы оторвался от селян. Сын спартанца, меллиран, он с семи лет привык подвергать свое тело суровым испытаниям. Но теперь Аристон начал задыхаться: ведь он бежал уже целых два часа, да к тому же с упитанным козленком в руках. Он подумал, что, может быть, стоит бросить свою ношу: вдруг селяне успокоятся, когда он вернет им пропажу? Но в глубине души Аристон сознавал, что они не оставят его в покое. На их месте он сделал бы то же самое. Хотя периэки, жившие в тех краях, были рождены свободными, спартанцы, чувствовавшие себя господами, обращались с ними немногим лучше, чем с рабами-илотами. В результате и периэки, и илоты, рискуя умереть под пыткой, почти ежегодно восставали против спартанского ига. Правда, тщетно. И опять-таки Аристон не мог их в этом винить. Он понимал, что поступил бы на их месте точно так же. Рассуждал он так, конечно, неспроста: здесь – что греха таить! – сказывалось пагубное влияние его дяди Ипполита.
Однако теперь, когда сердце бешено колотилось в груди и вот-вот грозило разорваться, с Аристоном стало твориться что-то странное. Какой-то новый запах начал пробиваться сквозь привычную вонь прогорклого масла, смешанного с потом, – а именно так обычно «благоухало» его тело. (Как и все спартанцы, Аристон почти никогда не мылся, считая, что это ослабляет организм, а протирался для чистоты растительным маслом, которое потом какой-нибудь его товарищ соскабливал с кожи скребком в виде полумесяца.) Этот новый запах, заглушавший все – и запах его утомленного тела, и вонь, исходившую от козленка, – был вызван страхом.
Ощущение оказалось не из приятных; Аристон сразу как-то обессилел, ноги у него подкосились. Он был юным спартанцем, которому не полагалось знать, что такое страх. Но теперь Аристон перепугался не на шутку. И тут же, едва он понял, что боится, его захлестнул стыд, а это было еще хуже страха. Ведь Аристон принадлежал к роду, чьи воины сражались при Фермопилах, он прекрасно помнил, как мать одного из них сказала, прощаясь с сыном: «Со щитом или на щите». И еще он помнил, как спартанский мальчик, укравший лисенка и спрятавший его под одеждой, умер, ни разу не вскрикнув от боли, когда зверек выгрызал ему живот.
Но Аристону было всего семнадцать, и он не хотел умирать. Во всяком случае, сейчас, не успев снискать славы, которая маячила где-то впереди, в будущем. И уже тем более он не желал погибать такой глупой, позорной смертью – от руки горцев, разъяренных тем, что он стащил их козла! Впрочем, эти наивные софизмы не могли скрыть неприглядную правду: на самом деле Аристон не хотел расставаться с жизнью, потому что боялся смерти. Он не мог примириться с мыслью, что его не будет, что он исчезнет и его гибкое, прекрасное тело станет пищей для червей, а все высокие, светлые помыслы обратятся в ничто.
Тут Аристон наконец положил козленка на землю и припустил еще быстрее. Может, ему повезет и он добежит до какого-нибудь поля на окраине Спарты? В это время года владельцы обычно бывают там – принимают работу. Если так, то он спасен. Периэки не осмелятся убить его в присутствии другого спартанца. Но вдруг хозяина на участке не окажется? Вдруг там будут только илоты? Они же грубее скотины, за которой им приходится ухаживать, и втайне ненавидят своих господ!
