Сарасина никки. Одинокая луна в Сарасина - [23]

Вот и я вернулась сюда.

Веткой суги поданный знак

В этот раз мне явит свой смысл.

Я очень верила в это.

Три дня мы молились, а потом тронулись в обратный путь. На холме Нарасака, в той маленькой избушке, что прежде, в этот раз заночевать было нельзя, уж очень разрослось число наших спутников. В чистом поле соорудили временный кров, там поместились такие, как я, а люди наши заночевали на воздухе. Они расстелили на траве свои кожаные наколенники и прочее снаряжение, сверху бросили циновки, и в таком ненадёжном убежище провели всю ночь до рассвета. Утром их волосы были совершенно мокрые от росы. Месяц на рассвете был необычайно ясный и красивый, такой редко увидишь.

Наш путь неведом,

Но и в небе странствий

За нами следует

Всё тот же, что в столице,

Рассветный месяц.

Положение моё теперь было не таково, чтобы отказывать себе в некоторых прихотях, и я бывала на богомолье в самых отдалённых храмах, порой имея в пути немало развлечений, порой терпя лишения. Для моего своенравного сердца это была и отрада, и утешение.

Печалиться теперь мне было не о чем, и лишь мысли о том, когда же, наконец, мои младшие дети войдут в разум[112] и я увижу их в достойном звании, не давали мне покоя, заставляя торопить течение месяцев и лет. Что же до него, моей опоры[113], то я желала всем сердцем, чтобы ему уготована была радость встать вровень с людьми сановными, на это я очень надеялась.

***

В прежние дни была одна дама, с которой мы очень сблизились — день и ночь писали друг другу стихотворные послания. Хотя это было давным-давно, мы и потом не прекращали обмениваться письмами, пусть и не так часто, как когда-то. Но теперь она стала женой наместника провинции Этидзэн[114] и вместе с ним уехала из столицы. От неё не доходило ни звука, я не выдержала и послала с оказией весточку:

Друг другу мысли поверяя,

Хранили мы наш огонёк.

Теперь угас он,

На просторах Коси

В снегу глубоком утонул[115].

А она в ответ:

В Сираяма — Белых горах[116]

Под снегами укрытый,

Даже камушек самый малый

Потаённые думы хранит —

Так разве угаснуть огню?

***

В первые дни третьей луны я отправилась далеко в Западные горы. Втайне от людских взоров, под покровом лёгкой дымки, тревожа душу своей прелестью, привольно и буйно цвела там сакура — лишь цветы и цветы крутом.

Далёко отсюда жильё,

В этакой глухомани

Горной тропой

На цветы поглядеть

Ни один не идёт человек.

***

Когда мои семейные дела разладились, я затворилась в Удзумаса. От дамы, с которой мы часто беседовали во дворце, пришло письмо. Я как раз сочиняла ответ, когда послышались удары колокола, и я написала:

Так всё переплелось —

О, эти страсти мирские!

Нет забвенья от них.

Колоколам предзакатным

С трепетом я внимаю.

***

При дворе принцессы, в этой безмятежной светлой обители, было нас трое дам, душами сродных, и мы часто беседовали. Как-то вернувшись домой, я на следующее утро не знала, куда себя деть, так мне их не хватало, и я написала этим двоим:

На пенных скалах прибоя

Враз рукава намокнут —

Знаю это, но вы,

С кем вместе волной накрывало,

Мне оттого лишь дороже.[117]

Мне ответили:

На каменистом взморье

Сколько мы ни искали,

Нет ни ракушки — напрасны

Были труды рыбачек,

Лишь рукава солоны.[118]

И ещё одна дама так написала:

Если бы не росла

В бухте морская трава,

Что зовут мирумэ — «встреча»,

На пенных скалах рыбачка

Не ждала бы у моря погоды.[119]

Одна особа, с которой вот так же мы были душевно близки и всегда поверяли друг другу печали и радости этой быстротечной жизни, теперь уехала в провинцию Тикудзэн[120]. Некоторое время спустя, когда на небе взошёл особенно яркий месяц, я вспомнила, как такой же ясной ночью мы встретились с ней во дворце и не смыкая глаз до рассвета любовались луной. С неясностью предаваясь этим воспоминаниям, я уснула, и мне словно наяву привиделось, будто мы снова с нею вместе во дворце. Я так обрадовалась, что пробудилась — это оказался только сон. Луна уже касалась гребня гор. «Уж лучше бы не просыпаться!»[121] — и обращая взор к месяцу, я сложила

Растаяли грёзы,

В постели бессонной

Плыву я рекою слез.

Неси же весть о тоске моей,

На запад идущий месяц!

* * *

Мне нужно было осенью поехать по делам в Идзуми[122]. После Ёдо[123] дорога была так красива, столько было интересного, что описать это у меня не хватит слов. Когда мы остановились на ночлег в Такахама, вечер был очень тёмный, и в густых сумерках слышался плеск от вёсел. Сказали, что это лодка певичек. Мои люди заинтересовались и поманили их пристать к нашему борту. Издали, при свете факелов, артистка выглядела изысканно, когда в своём кимоно с очень длинными рукавами пела, прикрывая лицо веером.

На следующий день, когда солнце уже заходило за кромку гор, мы добрались до бухты Сумиёси[124]. И небо, сплошь затянутое туманом, и верхушки сосен, и гладь моря, и берег с набегающими волнами были столь прекрасны, что никакой рисунок не смог бы этого передать.

Как ни скажи,

С чем ни сравни,

Это едва ли опишешь —

Вечер осенней порой

 В бухте Сумиёси.

Наша лодка уплывала прочь, а я, обернувшись назад, всё глядела и никак не могла налюбоваться.

Когда зимой мы возвращались в столицу, то садились на лодки в бухте Оцу