Саранча - [4]

Милан. Мой отец играет в лото. Уже тридцать пять лет, ежедневно. Тридцать пять лет мой отец каждое утро встает первым, первым умывается, первым бреется, варит себе кофе, раскуривает трубку и усаживается за кухонный стол. И начинается: он распределяет цифры, разрабатывает системы, угадывает, предполагает, ищет комбинацию, которая выиграет. Мой отец уже тридцать пять лет ежедневно пытается что-то выиграть.

Где-то, в глубине какого-то коридора, медленно, со скрипом открывается какая-то дверь. Милисав Симич вскакивает, но не делает ни шага с места. Он остается стоять возле стула, прислушивается как испуганный пес. Он слушает звук шагов, мужские подошвы словно отбивают чечетку по мрамору, шаги приближаются, потом удаляются, дверь с грохотом захлопывается.

Милан. Еще рано.

Симич разочарованно садится. Милан делает паузу. Мы думаем, что он будет молчать. А он продолжает.

Милан. Мой отец каждое утро, уже тридцать пять лет, выбирает какую-то важную цифру, а потом выстраивает вокруг нее какую-то систему. Он играет на даты, дни рождений, годовщины великих битв, менее великих сражений, покушений, государственных переворотов, никому не известных войн, играет на количество букв в именах выдающихся людей, исторических личностей или родственников, друзей, королей, соседей, писателей, всех своих предков.

Симич резко приподнимается со стула, прислушивается, он похож на огромную тощую мышь, кажется, что у него подрагивают кончик носа и ушей, он пытается услышать что-то, что услышать невозможно.

Милан. Еще ничего. Рано.

Симич смотрит на Милана, не решаясь что-нибудь сказать ему. Милан садится, точнее, плюхается на стул, стоящий рядом со стулом Симича.

Милан. Мой отец уже тридцать пять лет, каждый день своей жизни, у каждого встречного просит назвать ему какую-нибудь цифру. У каждого, абсолютно каждого. (Милан печально добавляет.) У каждого, кроме меня.

Симич смотрит на сидящего рядом молодого человека, но фактически он его не видит. Потому что Симич ждет, сосредоточенно ждет, губы его пересохли, побелели, в уголках засохла слюна, от нервного напряжения он не может ни говорить, ни глотать. Он, может быть, и хотел что-нибудь сказать Милану, если бы мог и если бы знал что. Дверь в глубинах коридора открывается и тут же с грохотом закрывается. Симич вскакивает, из его папки вываливается несколько книг, но шанс, что случится что-то новое, уже исчез. Милан собирает книги, Симич просто стоит, сконфуженный своей нервозностью, а еще больше слабостью рефлексов, потеряв здравый смысл от неизвестности, он взмок, он хочет пить и он не желает сдаваться. Милан собрал все книги.

Милан. Почему вы не разденетесь? Неужели не жарко? Дождь давно кончился, на улице почти тридцать градусов.

Симич слушает и ничего не понимает.

Милан. Давайте, снимайте плащ. Вам плохо станет.

Профессор Симич как ребенок послушно снимает плащ. Он остается в парадном костюме, накрахмаленной рубашке, с галстуком, завязанным мертвым узлом.

Милан. Парадный костюм? Тот самый? (Подмигивает старику.) И у моего отца такой есть. В верхнем ящике его письменного стола, в синей папке, у него лежит инструкция насчет его похорон. Фотография для некролога, список выступающих, список тех, кого приглашать, а кого нет. Там же записано и какой костюм. Точно такой же. Он у него самый лучший.

Симич осматривает свой похоронный костюм. Поправляет лацканы.

Милан. Нужно набраться терпения. Поверьте мне, это всегда тянется долго. В это время года, когда готовится ежегодное собрание, они совещаются часами. Рассматривают предложения, обсуждают имена и заслуги, и так до умопомрачения. Садитесь.

Симич садится. Точнее, тело Симича соглашается сесть. Сам же Симич, лично, остается стоять. Милан возвращает ему книги, он просто кладет их Симичу на колени.

Милан. Не волнуйтесь. Я это наблюдаю уже годами. Если мой отец за кого-то просит, то его непременно принимают. Просто это всегда происходит таким образом.

Губы Симича в конце концов искривляются в улыбке. Точнее искривляется лицо, а губы только слегка вздрагивают. Но Милан знает этого человека, друга своего отца, которому все они в жизни многим обязаны, поэтому ему известно, что это и есть его настоящая улыбка.

Милан даже немного растроган.

Милан. А что это у вас…? (рассматривает названия книг на коленях Симича. Читает.) «История права у иллиров», профессор Милисав Симич. Так это ваше?! (Симич кивает.)Я и не знал, что у иллиров была правовая система…

Симич. Да в сущности-то ее и не было.

Все-таки Симич раскололся. Заговорил в конце концов! Просто не выдержал. Но Милана это особенно не взволновало, он хорошо знает этот хрипловатый голос. Ему интереснее дальше рассматривать книги.

Милан. Посмотрим, что тут еще у вас… «Государство и государственность», Милан Симич, опять у иллиров?

Симич. Нет.

Милан. Знаю, вспомнил. Это был учебник, да?

Симич. Рекомендуемая литература.

Милан(читает дальше.) «Сны и бессонье», стихотворения! «Бессонье», я и не знал, что есть такое слово…

С Симича уже хватит. Он берет книги и прячет их в папку.

Милан. Так вы, профессор, и стихи пишете?

Симич снова не отвечает. Он свое сказал. Больше говорить не хочет.