Сапфир и золото - [68]

Стояла ранняя осень, и принц полагал, что побег устроит во время Праздника урожая. В этот день в замке всегда было людно: приезжали и торговцы, и челобитчики, и дальние родственники, о существовании которых до того момента вообще никто не знал, — в общем, самый подходящий момент, чтобы затеряться в толпе и беспрепятственно покинуть замок. Оставалось подождать всего три дня.

— Голденхарт? Так и знал, друг мой, что ты тут! — обрадовался паж, заглянув на чердак.

Бесцеремонный оклик вырвал принца из размышлений, юноша вздрогнул слегка, повёл сапфировыми глазами по сторонам и проронил:

— А, это ты, Рэдвальд…

— Отец тебя зовёт, — корча рожицы, доложил паж, — говорит, что должен сообщить тебе что-то важное.

Голденхарт состроил страдальческое лицо, запихнул мешок обратно под лавку и поднялся:

— Важное, ну конечно. Отчитает за что-нибудь — как всегда.

— А есть за что? — с интересом спросил паж.

Голденхарт задумался. В последнее время он избегал попадаться отцу на глаза, а время проводил на кухне, где появились не так давно две хорошенькие кухарочки, которые совсем были не прочь угодить красавчику-принцу по первому его требованию. Разве только отец прознал об этих похождениях, обычно заканчивающихся в стоге сена на королевской конюшне, а больше вроде бы и не за что… Принц ухмыльнулся и пожал плечами:

— Да пустяки сплошные, не стоящие даже упоминания.

Он спустился с чердака и неохотно отправился в королевскую трапезную. Обедать Голденхарт предпочитал в одиночестве где-нибудь в саду: прилечь на мягкую травку под яблоневое дерево и нюхать кусок свежего, ещё тёплого хлеба, украденного на кухне у делающего вид, что этого не замечает, главного повара, а потом полить его мёдом или вареньем, которое стащил из кладовки, и с удовольствием есть, пачкая пальцы и украдкой слизывая с них сладкие капли… а не сидеть за длинным столом в трапезной и скучать, выполняя чопорные обеденные ритуалы, начиная с подвязывания салфетки и погружения рук в полоскательницу и заканчивая непременной отрыжкой в конце обеда — как знак уважения к мастерству повара. И после всего этого они говорят, что облизывать пальцы — неприлично!

На этот раз ему повезло: трапеза уже закончилась. Король-отец сидел не за столом, а в кресле у окна, и придворный цирюльник вычесывал у него из бороды застрявшие крошки. Голденхарт поморщился: бород он терпеть не мог, — и решил для себя, что ни усов, ни бороды ни за что отращивать не станет!

— А, явился наконец, — сказал король-отец миролюбиво.

Голденхарт насторожился. Обычно, если отец заговаривал с ним подобным тоном, ни к чему хорошему это не приводило. В прошлый раз, к примеру, после подобного послеобеденного разговора он запер Голденхарта в комнате и заставил вызубрить наизусть генеалогическое древо семьи. Стало быть, королю-отцу опять что-то нужно было от сына.

Кронпринц Айрен стоял возле отца, и по физиономии брата Голденхарт понял, что его ждёт что-то чрезвычайное, доселе неслыханное и, должно быть, препротивное.

С братом они не то чтобы не ладили, но и близки не были: у них были разные матери, Айрен был рождён от королевы, а Голденхарт — от её фрейлины. В те времена женщины родами умирали часто, едва ли не каждая первая, но мать Айрена продержалась как раз до того момента, когда пришло время родиться Голденхарту. Поговаривали, что её хватил удар от ревности. Мать Голденхарта умерла уже родами, и его сразу отдали кормилице. Верно, именно её и следовало благодарить за то, что голова принца была забита всякой ерундой: кормилица знала немало сказок, могла складывать баллады и, поговаривали, вообще была немножко колдуньей и умела заговаривать недуги, потому-то принц Голденхарт в детстве и не болел ни разу. Сплетни, конечно.

Голденхарт изобразил сыновний поклон и хмуро ждал, когда король-отец скажет, зачем позвал его.

Король-отец начал издалека. Он помянул добрым словом короля-предка, день памятования которого приходился как раз на Праздник урожая и в честь которого назвали собственно Голденхарта, пересказал всем известное и давно набившее оскомину предание о его доблестном походе в Восточное королевство, откуда он привёз в Тридевятое королеву-прародительницу Эленгарден. Он также помянул, правда, уже недобрым словом короля-прадеда Айрена Третьего, в честь которого был назван кронпринц и который был сумасброден настолько, чтобы посадить на трон вместо старшего сына младшую дочь, Эленгарден, названную в честь, соответственно, королевы-прародительницы…

Голденхарт перестал слушать. Это была довольно занудная история, навевавшая дремоту, и он слышал её уже раз триста за всю свою недолгую жизнь. Он зевнул и уставился в окно сквозным взглядом. Там ещё держалась на ветках листва, стремительно меняющая цвет с зелёного на жёлтую или красную в зависимости от сорта деревьев, ещё чирикали какие-то птички… Король-отец громко кашлянул. Принц неохотно перевёл на него взгляд и попытался вслушаться.

— Голова в облаках, — строго сказал король-отец, — пора тебе уже повзрослеть, Голденхарт. И мы решили принять меры.

— Какие ещё меры? — с подозрением спросил принц. Нет, ничего хорошего этот разговор не предвещал, он не ошибся!