Сапфир и золото - [26]

В каморку дверь была обычная, деревянная, да и то верно: к чему внутри засовы, когда башня на каменный заперта? Сердце менестреля забилось, он толкнул дверь и шагнул в каморку, освещая её факелом. Хватило и полувзгляда. Юноша пошатнулся, упал на колени, выронив факел, и с горечью воскликнул:

— И как мне с такой любовью соперничать?!

Имя дракона было повсюду: выцарапанное на каменных стенах, вырезанное на деревянных лавках, столе, стульях, балках, вышитое странными жёлтыми и белыми нитями на свитках, покрывалах, скатертях. Приглядевшись, менестрель сообразил, что это не нитки: собственными волосами вышивала принцесса имя возлюбленного дракона, прежде золотистыми, а потом и седыми, стало быть, до самой старости его помнила. Произносить его уж не могла, лишённая речи, но никто не мог запретить ей его повторять в мыслях и творить везде, куда доставала рука. Одно, недописанное, было в углу, возле каменного ложа, служившего принцессе постелью, и менестрель понял, что остановила руку принцессы сама Смерть.

Менестрель долго сидел не двигаясь, потом шевельнулся, пошарил руками возле себя в поисках факела, нашёл его, запалил снова. Глаза его блестели, но не слезами, а решимостью.

— Но я-то жив! — громко сказал он. — И сдаваться не собираюсь.

Истлевшая за полтысячи лет ткань рассыпалась, стоило до неё дотронуться, оставались лишь сплетённые из волос буквы. О том, чтобы вырезать из дерева кусок с именем, менестрель и не помышлял: ни сил, ни инструментов для того у юноши не было. Он обшарил всю каморку и, наконец, под каменным ложем нашёл кусок пергамента из бычьей кожи, на нём тоже была вышивка, золотое драконье имя, и он сохранился достаточно хорошо. Менестрель свернул его кое-как трубкой, сунул в дорожный мешок и затянул потуже, чтобы не выронить при спуске. Напоследок ещё раз окинул взглядом мрачную каморку, размышляя, стоит ли рассказывать об увиденном Дракону. Решил всё же: не стоит, довольно будет того, что вернулся и что вернёт.

Спуск занял вдвое меньше времени: попросту говоря, менестрель поскользнулся и кубарем скатился по лестнице вниз, набив себе синяков да шишек, но, по счастью, ничего не сломав. Однако же силы были на исходе, он брёл наугад, не помня дороги, заплутал и непременно замёрз бы где-нибудь в сугробе, если бы на него не наткнулись случайно угольщики, выработка которых была поблизости. Они подивились находке, выкопали менестреля из сугроба и притащили к себе, а там отогрели, растёрли пахучими мазями, влили в горло такую крепкую спиртовую жижу, что менестрель моментально очухался: ему показалось, что в рот раскалённого свинца залили!

У угольщиков менестрель прожил неделю: как ни порывался, раньше не выпустили. Зачем, мол, человека на верную смерть отправлять, когда он едва на ногах держится? Откормили его как следует, подлечили хорошенько, а уж потом снарядили в путь, накрутив-навертев на него, помимо меховой накидки, тяжёлый из дублёной кожи плащ и шарф из колючей шерсти — в таких ходили сами угольщики, в таких и мороз был не страшен. Дорогу тоже показали, так что менестрель благополучно добрался до заставы и покинул королевство Нордь.

А покуда менестрель пустился в обратный путь, глянем, что поделывал всё это время Дракон.

Дракон был не в духе.

Жалел, что не остановил менестреля.

Жалел, что не отправился следом. А впрочем, искать надо было в первые же часы после его ухода: теперь-то где сыщешь! Дракон ведь не знал, в какую сторону отправился юноша, а время стёрло следы и запахи, и даже фантастическое обоняние драконов не помогло бы.

Жалел ещё и о том, что не сразу распознал, отчего общество менестреля было ему и невыносимо и сладко одновременно: только оставшись в одиночестве понял, что была это любовь.

Ах, не надо было, не надо было его отпускать!

Не отправился же на поиски менестреля Дракон ещё и руководствуясь вот какими соображениями: улетит — а менестрель вернётся, разминутся тогда. Не лучше ли просто подождать возвращения юноши, должен же он вернуться — хотя бы и за лютней. А уж кто его потом из башни выпустит!

Решив так, Дракон несколько успокоился. Но время теперь для него иначе текло. Для драконов что неделя, что год — пара взмахов крыла, вот что это такое, а не время. Однако же время в одиночестве казалось настоящей пыткой: Дракон уже и разучился быть один.

«Что ж он так долго не возвращается?» — думал Дракон, едва ли не каждую минуту проверяя смотровое окошечко. И чем бы ни занимался, всё время отвлекался и по сторонам поглядывал.

Дракон хандрил — и погода хандрила. Давно уже пора начаться весне, а природа всё ещё спала, припорошенная снежком, да и небо то и дело хмурилось: солнца Серая Башня уже второй год толком не видела! Так уж было заведено в этих землях, что погода от настроения Дракона зависела, и теперь крестьяне побаивались, что и в этом году без урожая останутся.

На людской памяти, а вернее, по легендам, такое уже случалось, и бедствие продлилось целых сто лет: тогда Дракон залечивал раны после сражения с Нордью. А теперь всё повторялось, вероятно потому, что, как заметили крестьяне, менестрель исчез из Серой Башни. Куда он делся — не знали, но шёпотом поговаривали, что съел Дракон менестреля, потому и хандрит: совесть замучила! Правда, за всё существование Серой Башни Дракон ни разу на людей не нападал, но кто его знает, может, и не совладал с драконьими инстинктами.